ное 
удовлетворение естественной потребности кормления и отдыха: и именно в этом 
достоинстве чувствуется то, что даже в этой области возвышает человека над 
животным. 
Это – область веры; но к ней тесно, без твердо разграничимой грани, примыкает 
область суеверия (deisidaimonia). 
Что такое суеверие? Спросим лучше, раз мы в Греции, что такое deisidaimonia. 
Этимология дает нам любопытный ответ: это – "страх перед божеством"; но ответ 
этот не смутит того, кто отдал себе отчет в том, что греческая вера имеет своим 
основанием не страх перед божеством, а любовь к нему. А в каких актах 
выражается суеверие, об этом дает нам представление в своей 16-й характеристике 
Феофраст, живший к исходу IV века и, стало быть, накануне эллинизма. 
"Если, – говорит он, – ласка пересечет путь суеверному, то он не будет его 
продолжать, а либо обождет, пока по нему не пройдет кто-нибудь другой, либо, по 
крайней мере, перебросит три камня. Увидит он в своем доме змею – он, если это 
будет pareios, призовет на помощь Сабазия, если же "священная", – построит ей, 
как герою, капище. Проходя мимо лежащих на перекрестках намащенных камней, он и 
сам из своей бутылочки нальет на них несколько капель масла, станет на колени, 
почтит их поцелуем и затем уже пойдет дальше. Прогрызет мышь его мешок для муки 
– он отправится к экзегету с вопросом, что ему делать; и если тот посоветует 
ему отдать его для починки кожевнику, он обидится и от себя принесет 
умилостивительную жертву. Он способен много раз очищать свой дом, говоря, что 
он стал жертвой наваждения Гекаты. Крикнет сова на его пути – он вздрогнет и не 
пройдет мимо, не сказав: "Со мною сила Афины!". Он не войдет в гробницу, не 
отправится на похороны, не посетит родильницы; а скажет, что для него лучше не 
соприкасаться со скверной... Увидит сон – будет ходить по толкователям, по 
птицегадателям, спрашивая всех, какому богу или богине молиться, и упросит 
орфеотелеста посвятить его. Ежемесячно отправляется он для омовения на взморье 
вместе с женой – а если жене некогда, то и с няней – и детьми... Увидит 
сумасшедшего или страдающего падучей – испугается и сплюнет".
Интересно отметить, как иронически экзегеты, представители настоящей религии, 
относятся к этому несчастному; его настоящие руководители – это те шарлатаны, 
против которых Гиппократ написал свой трактат о падучей болезни, жрицы Гекаты, 
жрецы Сабазия, орфеотелесты (которых не следует смешивать с орфиками) и т.д. 
Даже его жене его постоянные очищения надоели: ей, трудолюбивой хозяйке, 
"некогда" идти с ним на взморье, и он вынужден удовольствоваться няней. 
Страх – это был один двигатель суеверия; другим было желание с надеждой. В 
лучшую эпоху Греции влюбленные и обиженные девушки обращались к помощи 
птицы-вертишейки, чтобы вернуть себе любовь своих обидчиков; они подчас 
"связывали" своих соперниц, посвящая их подземным божествам посредством 
исписанной свинцовой грамотки, свернутой трубкою и прикрепленной к стене 
гробницы безвременно погибшего. Это было старо как свет и передавалось из 
поколения в поколение; кто верил, верил, – вреда от этого не было никому. 
Влюбленную и обиженную изобразил нам Феокрит в первое столетие эллинизма в 
своей прелестной "Ворожее"; но тут мы находим один стих, заставляющий нас 
призадуматься (ст. 162): 
Зельем я ныне любовным свяжу его; если ж и впредь он 
Станет меня обижать – постучится во дверь он Аида: 
Столько губительных средств я храню про него в своем ларце, 
А научил меня им, госпожа моя, гость ассирийский. 
Этот ассирийский гость – тоже один из тех, которые пожаловали в Элладу через 
открытую Александром для Востока дверь. Его родина была главной отчизной магии, 
– и слова, и дела. Только здесь, – точнее говоря, в Персии, она получила 
религиозно-философскую подкладку, благодаря ее национальной религии, маздаизму. 
Его собственно религиозное влияние на западный мир начинается лишь в следующую, 
римско-вселенскую эпоху, почему о нем не было речи до сих пор; но пока высший 
гений добра, Ахура-Мазда (Ормузд), спокойно ждал своей очереди, его злой 
противник, Ангра-Манью, поторопился отправить вперед своих гонцов – учителей и 
распространителей "черной магии". Египет не пожелал отставать: его сильные в 
эллинистическом мире божества тоже имели власть над сокровенными силами природы.
 Исида, ученица Тота, была владычицей благодетельных демонов, к ее противнику 
Сету-Тифону обращались со злыми наговорами, поручая ему, ослоголовому богу, 
гибель своих противников. Персидская магия действовала, опираясь на знание 
мнимых чудесных свойств предметов, особенно драгоценных камней; ее остаток – 
поныне существующее поверье о "счастливых камнях на каждый месяц"; Египет был 
особенно силен своими заклинаниями, его чудодеи кичились знанием подлинных имен 
всех демонов – мы знаем, ведь они были настоящими "имяславцами". Естественными 
посредниками между теми и другими были евреи; они не пожалели "страшного 
четырехзначного имени" своего бога для магических чар, и "абрайские имена", 
благодаря им, стали тоже одним из предметов таинственного знания заклинателей. 
Все это было лишь начало; магия тоже, подобно астрологии, ждала 
систематизирующей мысли эллинов, чтобы из низкопробной практики превратиться в 
некоторое подобие науки. Она ждала не напрасно; но прождать ей пришлось 
довольно долго, в течение эллинистического периода она была лишь 
руководительницей жизни веривших ей. А таковых было много и становилось больше 
с каждым поколением; и если бы к исходу эллинизма новый Феофраст вздумал 
написать новую характеристику deisidaimon'a – его картина, заимствуя пестрые и 
горячие краски Востока, вышла бы много ярче, чем та, которую дал нам тот старый 
для сравнительно рассудительного IV века. 
§39
Чему же нас научил этот, по необходимости краткий и беглый, обзор 
взаимоотношения секуляризации и сакрализации за три столетия эллинизма? Он 
научил нас дать убедительный ответ на вопрос, обязательно представляющийся уму 
вдумчивого историка, сравнивающего между собой умственную культуру эпохи, 
современной Александру Великому, и эпохи, современной Иисусу Христу. Что