е, не могу признать серьезным возражение Шварца, 
находившего невероятным, чтобы Берос мог покинуть свое доходное место жреца 
Бела в Вавилоне ради косской профессуры; мне кажется, что мы слишком мало знаем 
и личную жизнь Бероса, и финансовое положение косских профессоров, чтобы 
высказывать подобные суждения. 
Но астрология – это сакрализованная астрономия. Божественны планеты с обоими 
"светилами" включительно; главные божества вавилонского пантеона обитают в них 
и своими движениями изъявляют смертным свою волю, а их судьбу. Грекам при их 
равнодушии к именам нетрудно было заменить вавилонских богов своими; Гелий и 
Селена были указаны сами собой, в остальных признали, руководясь вавилонскими 
образцами, Гермеса, Афродиту, Ареса, Зевса и Кроноса. Это отныне были планетные 
божества, носители особой религии, – по мнению многих, высшей из всех, по 
крайней мере, для земной жизни человека. Кос тяготел к Египту; здесь и расцвела 
астрология. Ведь ближайшими к земле из планетных богов были Луна и Гермес или, 
что одно и то же, Исида и Тот, владыки египетской магии; астрология приняла в 
себя магию и стала от этого еще могучее. О гелиоцентрической системе она не 
давала и думать: Гелий был планетным богом наравне с прочими шестью. В борьбе с 
астрологией гелиоцентризм был побежден: после 100 г. до Р.X. о нем уже не 
слышно. Но этого было мало: астрологическая религия требовала себе доступа в 
святая святых науки, в философию, а в этом та ей долго отказывала. Но в I в. до 
Р.X. и эта позиция была ею взята; как это случилось, об этом придется сказать в 
следующей главе. 
После макрокосма – микрокосм: науки о человеке, которые в древности составляли 
содержание медицины. Об ее сначала секулярном, а затем и сакральном характере 
было сказано выше, а равно и о том, как Гиппократ в конце V в. повернул ее 
снова на секулярный путь. Перелом в этом отношении знаменует для нас его 
любопытная статья "о священной болезни" (т.е. о падучей). В ней он протестует 
против мнения тех, которые приписывают ее, а равно и другие физико-психические 
заболевания, непосредственному воздействию богов – Великой Матери, Гекаты, 
Ареса – или "героев", т.е. мертвецов, и клеймит поведение шарлатанов, которые, 
пользуясь невежеством толпы, берутся исцелять больных не рациональными, а 
мистическими средствами. Школе Гиппократа принадлежит весь IV век; правда, она, 
увлекаясь новоприобретенными сведениями о природе человеческого тела, 
подчинилась общеэллинской страсти к преждевременным обобщениям и чаще прибегала 
к дедукции, чем это дозволяет здравый метод; все же эта "догматическая школа" 
твердо стоит на почве разума и чисто светской науки. Ее расцветом был 
опять-таки александрийский период и специально эпоха Птолемея II Филадельфа, 
который, вследствие своей тщедушной природы, с особенным интересом следил за 
развитием врачебной науки; ознаменован он обоими великими именами Эрасистрата и 
Герофила, которым принадлежит честь открытия анатомии и физиологии и доведение 
обеих до значительной степени совершенства. Но второй из названных, Герофил, 
через своего ученика Филина стал также основателем "эмпирической школы", 
которая, относясь скептически к дедукциям "догматиков", признавала единственным 
вопросом, составляющим предмет медицинской науки, вопрос о том, как исцелить 
данную болезнь, и единственными средствами к его разрешению – наблюдение, свое 
и чужое, и аналогию. Полемика между догматиками и эмпириками, неизбежная в 
споролюбивой Греции, занимает следующие два столетия; медицина росла и 
процветала, увеличивая запасы и своих знаний, и своего опыта. 
Но пока высокая наука врачевания делала свои поразительные открытия, пока ее 
преподавательские центры выпускали образованных врачей, применявших свои знания 
на муниципальной службе и в частной практике – врачебные центры иного рода тоже 
собирали свою публику. Это были здравницы при храмах Асклепия в Эпидавре, на 
острове Косе, в фессалийской Трикке и других местах. Спор между догматизмом и 
эмпиризмом их не коснулся: не в них была сила, а в благодати. Пациенты после 
жертвоприношения ложились спать – для этого были устроены особые спальные, 
отдельные для мужчин и для женщин; во сне их навещал бог; сон был либо 
"теорематический", непосредственно понятный, либо "аллегорический", нуждающийся 
в истолковании; по исполнении требования сна больной выздоравливал – таково 
было правило, исключения не записывались. Живучесть этой сакральной медицины не 
должна нас удивлять: она ведь даже не лишена известной психологической 
обоснованности. Какова была публика, посещавшая эти здравницы, это нам показал 
один мим нововозвращенного Герода; но образ самого Асклепия, этого ласкового 
друга страждущих, благодаря чарам эллинского резца в участливом IV веке, был 
дорог даже самому просвещенному человеку – это ведь была область чувства. 
Полтора столетия длилось соперничество догматиков и эмпириков, а с ним и 
торжество научной медицины; но затем наступило утомление. Династические споры 
властителей-Птолемеев, VI Филометора с VII фисконом, невыгодно отозвались на 
составе и деятельности Музея; греческую науку оттеснила реакция египетской 
сакральной медицины, имевшей своего Асклепия в лице Имхотепа. Наступил I в. – и 
тоска по чуду и по спасении чудом стала распространяться в человечестве, тогда 
уже видевшем в Риме свой политический центр. Понял знамение времени некто 
Асклепиад, человек более умный, чем добросовестный. Соединив соединимое в 
учении обеих враждовавших школ, он основал третью, школу "методическую"; но 
главное было для него не теория, а практика. От него требовали чудес – он и 
творил чудеса. Встретив на своем пути похоронное шествие, он велел ему 
вернуться обратно; покойник, мол, вовсе не мертв. Он и сам проводил его домой и 
своим искусством вернул ему жизнь. Таков был преемник Герофил