м свой центр на Самофракии; все же, во время 
греческой независимости эти "самофракийские мистерии" влачили довольно темное 
существование, и только после Александра Великого расцвели, заняв место рядом с 
элевсинскими и орфическими таинствами. Греция их чуждалась, очевидно, ввиду их 
семитического происхождения, о котором свидетельствовало и имя почитаемых в них 
богов (Kabirim – "Великие" боги); приняли их, быть может, по той же причине 
Фивы, приписывающие свое основание финикийскому выходцу Кадму. Здесь еще в VI в.
 был основан храм Кабиров, тот самый, перестройка которого в IV в. дала повод к 
миссии Мефапа. 
Восточная неопределенность Кабиров, в связи с естественной потребностью их 
почитателей сблизить их с религией окружающего эллинского мира, повела к 
отождествлению Великих богов с теми или другими образами греческого Олимпа, 
причем они могли, в силу той же неопределенности, произвольно менять и свое 
число, и свой пол. Первоначально их было, кажется, двое, "Кабир" и его "сын" – 
Зевс и Дионис, значит: удобный предлог для внесения в кабирические таинства 
элементов дионисиазма и орфизма. Под влиянием этой мистической религии чета 
превращается в троицу, два брата Кабира убивают третьего, причем его смерть и 
воскрешение или воскресение образуют священную легенду культа, параллельную 
легенде о смерти и воскрешении первозданного Диониса. Но в силу другой 
метаморфозы, первоначальная чета, приобщив к себе два женских божества, 
становится четверицей; в ней узнают элевсинскую троицу – Деметру, Аида, 
Персефону – с прибавлением к ней родоначальника Кериков, Гермеса, что указывает 
на специально афинское влияние. Так, собирая в себе лучи и дионисических, и 
элевсинских таинств, самофракийские становятся всеобъемлющей мистической 
религией, готовясь этим к своей вселенской роли при наследниках основателя 
вселенского эллинизма. 
Фиванский росток этой религии и был поручен заботам элевсинского апостола, 
Ликомида Мефапа. Частности его деятельности уже от его современников были 
скрыты непроницаемой завесой; нам о них и подавно спрашивать не приходится. Но 
вот возвращается свету дня талисман Аристомена; порабощенные до тех пор 
мессенцы вместе со свободой обретают вновь и свою национальную святыню. Понятно,
 что об ее восстановлении заботятся те же фиванцы, которые своими победами им и 
свободу возвратили; понятно, что они поручают это дело тому самому апостолу 
элевсинской Деметры, которому они уже были обязаны упорядочением своего 
кабирического святилища – Мефапу. И вот Мефап отправляется в освобожденную 
страну: он принимает – будем продолжать легенду, переливая ее в историю – от 
аргосца Эпителя найденный им талисман Аристомена и на основании его, а также и 
своего прочего святительского знания и опыта, учреждает в Андании мистический 
культ элевсинских богинь. 
Поручение было из самых почетных, и гордость апостола законна. О своей 
деятельности он сам оставил потомкам свидетельство в той надписи, которую он 
велел вырезать на пьедестале своей статуи, посвященной им в палатку Ликомидов в 
Афинах: 
Дом я очистил Гермеса и путь благодатной Деметры 
С Дщерью ее первородной, в том граде, в котором Мессена 
Праздник святой учредила во славу Великим Богиням. 
Гермес здесь назван наряду с Деметрой и Корой: это нас не удивляет, родовой бог 
афинских Кериков не мог отсутствовать в культе, учрежденном афинским Ликомидом. 
О других его особенностях нас оповещает знаменитая, найденная в середине 
прошлого столетия анданийская мистическая надпись, состоящая из 200 без малого 
строк. 
Кто ныне стал бы подходить к ней со священным трепетом, надеясь найти в ней сам 
талисман Аристомена или уже, во всяком случае, изложение самой сути религии 
таинств, того бы постигло горькое разочарование: в ней говорится исключительно 
о внешностях культа и его благочинии, и при этом чаще упоминаются штрафы и даже 
телесные наказания его нарушителям, чем это приятно для нашего религиозного 
чувства; но если присмотреться ближе, то и из нее можно извлечь немало для нас 
интересного. Вызвана она была, прежде всего, превращением самого культа из 
родового в государственный, состоявшимся в начале I в. до Р.X. – до тех пор, 
значит, т.е. в течение двух с половиной веков, его ведал определенный род, 
соответствующий элевсинским Эвмолпидам – быть может, род Кресфонтидов, потомков 
древних мессенских царей. Но вот последний иерофант из этого рода, Мнасистрат – 
по собственному ли почину, или по желанию народа – отдает свой святительский 
сан в распоряжение государства, а вместе с ним и "ковчег и книги"... 
по-видимому, те самые, в которых легенда видела талисман Аристомена. Эта 
передача вызвала и ряд других реформ, закрепленных в нашей надписи. 
Божества анданийских мистерий перечисляются в следующем, хотя и не очень строго 
соблюдаемом, порядке. На первом месте стоит, как это и понятно, Деметра; на 
втором – Гермес, в угоду, как мы видели, Афинам и их Керикам; на третьем – 
Великие Боги, т.е. Кабиры – мы узнаем соглашательскую деятельность Мефапа; на 
четвертом – Аполлон Карнейский, в ограде которого и происходил праздник – это 
для нас нечто новое, но отнюдь не удивительное. Аполлон Карнейский (прозвище 
темное) был национальным богом спартанцев, иго которых лежало на Мессении в 
течение ряда столетий; теперь иго было разбито, но Аполлон оставался Аполлоном, 
и его пришлось поставить в связь с возобновленным национальным культом 
возрожденной Мессении – интересный образчик греческой религиозности. Наконец, 
на пятом месте стоит богиня о страшном имени, робко нарекаемая в надписи 
описательным обозначением Чистой (Hagna); это, как мы знаем из других 
свидетельств, сама царица подземных глубин, Персефона, она же и Кора. Удивляет 
нас отсутствие ее супруга Аида, неустранимого участника священной драмы; но наш 
недоуменный вопрос не получает сколько-нибудь определенного ответа. 
Как бы то ни было, но круг чествуемых божеств роковым образом расширяется при 
каждом новом переходе: афинский культ был шире элевсинс