кже 
крушение той эллинистической монархии, которая была в течение двух веков его 
наиболее горячей поклонницей – Сирии Селевкидов, обращенной в 63 году в римскую 
провинцию. Причину и проявление этой доброжелательности полезно выяснить 
теперь; это – одна из самых любопытных страниц в истории религии и религиозной 
политики эллинизма. 
Как читатель мог заметить, вклад Сирии в эту религию был наименее значительным: 
в то время как Анатолия и Египет дали эллинскому миру первая – Великую Матерь, 
а второй – Исиду с Сараписом, чрезвычайно влиятельные своим мистическим культом 
божества, – из Сирии он почерпнул только сладострастную идиллию Афродиты с 
Адонисом, к тому же давно уже эллинизованную и ничуть не мистическую. Причина 
этой разницы заключалась в том, что религиозно-политическая задача, которую 
Селевк поставил себе в своем ближневосточном царстве, коренным образом 
отличалась от той, которую имели в виду Лисимах и Аттал в Анатолии и Птолемей I 
в Египте. Те хотели, по возможности, объединить единством культа оба 
подвластных им элемента населения, эллинский и восточный; для этого им нужна 
была греко-восточная религия и реформа Тимофея. Именно этой цели не преследовал 
Селевк Победоносец; гнушаясь варварского элемента в подвластном ему населении, 
он был строгим и последовательным эллинизатором. 
Главным средством эллинизации было, в подражание Александру Великому, основание 
греческих городов на всем протяжении бывшей персидской монархии, поскольку она 
была подвластна Селевку – а не забудем, что эта подвластная ему территория еще 
доходила до границ Индии, обнимая, кроме частей Анатолии, Сирию, Месопотамию и 
собственную Персию. Так вот на этом, правда, значительном пространстве, он 
основал не менее 75 греческих городов; называл он их отчасти в честь своей 
семьи, с собой включительно (так возникло, в честь его отца 16 Антиохий, в 
честь его матери 5 Лаодикий, в честь его самого 9 Селевкий, в честь его первой 
жены 3 Апамеи и в честь второй 1 Стратоникея); отчасти же в честь своих родных 
македонских, или же греческих городов. По-видимому, он наметил себе целью 
постепенную эллинизацию всех этих земель; и если принять во внимание могучую 
вербующую силу эллинизма и пассивность значительной части его подданных, то эта 
цель вовсе не покажется утопической. Отложение Парфии, внутренние неурядицы в 
его доме при его внуках и вмешательство Рима помешали ее достижению. 
Что и религия должна была служить орудием эллинизации, было ясно; но Селевк 
хотел, чтобы это была чистая эллинская религия, а не эллинизованная местная. 
Все же политическое благоразумие советовало при выборе такой религии 
остановиться на той, которая представляла возможность наиболее тесного 
сближения с местными. И с этой точки зрения выбор не представлялся сомнительным.
 Царство Селевка, повторяю, состояло из Персии, Месопотамии и Сирии. В Персии 
пользовался наибольшим почетом позднейший могучий соперник христианства, Митра; 
его римляне, когда он к ним перешел, назвали Sol Invictus. Главным богом 
Вавилона был Мардук, который, согласно самой вавилонской религии, олицетворял 
солнце; наконец, сирийские Ваалы тоже были солнечными божествами, в силу чего 
тот из них, который при Аврелиане (середина III в. по Р.X.) был приобщен к 
римскому пантеону, и получил там имя бога-Солнца. Итак, было ясно, бывшие 
подданные бывшего Великого царя были солнцепоклонниками. Греки это знали давно. 
Еще в V веке Аристофан в своей "Ирине" влагает в уста своему герою следующий 
забавный донос (ст. 410): 
Тригей: Селена, знаешь, и негодный Гелий, 
Давно злоумышляя против вас, 
Решили варварам предать Элладу. 
Гермес: Что ты! Зачем же так они хлопочут? 
Тригей: Затем, что мы приносим жертвы вам, 
А варвары всегда о них радеют. 
Если, затем, спросить, какой из общепочитаемых греческих богов имел наиболее 
солнечный характер, то ответ опять-таки не будет сомнительным: таковым был 
только Аполлон. Было бы неправильно полагать, что Аполлон – это и есть 
бог-Солнце: ни в культах, ни в мифах он с ним не отождествляется. Но он 
несомненно от Солнца, так же, как Деметра от Земли; в обоих этих божествах 
эллинская религия переросла религию природы, но сохранила на себе ее следы. Вот 
почему религиозная философия и на верхах, и на низах признает Аполлона 
богом-Солнцем. Но еще важнее с нашей точки зрения то, что таковым его уже с 
давних пор признавали и персы. Когда Датис в 490 г. во главе своего флота 
переплывал Архипелаг, направляясь в Аттику, где его ждал Марафон, делосцы 
покинули свой остров; но он упросил их вернуться: "Я и сам настроен так, и царь 
мой так приказал, чтобы я оставил неприкосновенной родину обоих божеств" 
(Геродот VI 97) – т.е., по-гречески Аполлона и Артемиды, а по-персидски – 
Солнца и Луны. Это был Аполлон делосский; еще ближе сердцу персов 
Аполлон дельфийский, открыто ставший на их сторону во время их похода на Элладу 
и действительно совершивший то, в чем Аристофан шутливо упрекал Гелия. 
Всем этим путь был Селевку предначертан: его олимпийским союзником в деле 
эллинизации его царства мог быть только Аполлон. И действительно, он стал 
ревностным распространителем его культа. Легенда – быть может, и не совсем 
народного происхождения – рассказывала, что когда его отец Антиох был на войне 
в качестве полководца Филиппа, то его мать Лаодика увидела сон, будто к ней 
входит Аполлон и в благодарность за ее любовь дарит ей перстень с изображением 
якоря, поручая ей подарить его тому сыну, которого она имеет родить. 
Проснувшись, она действительно нашла в своей постели перстень описанного вида; 
а когда она через девять месяцев родила, у ребенка на бедре оказалось родимое 
пятнышко в форме якоря. Этим ребенком и был Селевк. Перстень Аполлона 
сопровождал его во всех его походах, охраняя его жизнь среди величайших 
опасностей – между прочим, и в том баснословном походе, который он предпринял с 
границ Индии против находящегося тогда в зените сво