етская политика дельфийской коллегии: она 
благоприятствовала персам в годы национальной войны, Спарте в ее столкновении с 
Афинами, Филиппу в его замыслах против греческой независимости. Казалось, это 
последнее обстоятельство должно было окончательно подорвать обаяние Дельфов в 
эпоху эллинизма, когда греческие общины и союзы старались всячески оградить 
себя от македонских захватов: случилось, однако, обратное, и эта эпоха стала 
временем нового расцвета Дельфов и их "срединного" храма. Друзья повредили, 
помог враг. 
Как мы уже видели (§3), почти непосредственно после битвы в равнине Кора, 
определившей приблизительно состав эллинистических государств, началось 
нашествие галлов на Балканский полуостров. Его первой жертвой стала, конечно, 
Македония; правил ею тогда Птолемей Перун, – старший сын Птолемея I 
египетского; изгнанный из родины, он просителем пришел к Селевку и был им 
милостиво принят, но теперь, после Кора, изменнически умертвил своего 
победоносного покровителя. Он-то теперь во главе македонской армии выступил 
против галльских полчищ. Не благословил бог сражений оружия нечестивца: он был 
разбит галлами и потерял жизнь в бою. Вслед за Македонией и Фессалия открылась 
победителям – а было их свыше полутораста тысяч одной пехоты; их соблазняли 
богатства Эллады, находившиеся и в частных руках, и в храмах, особенно же в 
храме дельфийском. 
Известие о происшедшем и имевшем произойти всколыхнуло Элладу. Кантональные 
споры и вражда с Македонией были временно забыты; опять, как двести лет тому 
назад, все почувствовали себя эллинами. Теперь положение было даже еще опаснее: 
от галлов нельзя было, как некогда от персов, откупиться данью "земли и воды", 
их целью было полное разорение страны и истребление жителей. И снова, как 
двести лет назад, теснина Фермопил засверкала от эллинских шлемов, снова 
афинские триеры помогали с моря ее защитникам. Но Спарта в защите уже не 
участвовала: ее заменяли этолийцы, союз которых был тогда самой крупной военной 
силой Греции. И доблестна и успешна была защита; но опять, как тогда, ее 
сломила измена. Местные жители взялись перевести галлов горными тропинками в 
обход греческому войску, не из вражды к национальному делу, а чтобы избавиться 
от разорявшей их страну вражьей силы. Счастьем было, что афинские корабли могли 
принять фермопильских героев и доставить их невредимыми в Беотию. 
Теперь и Фокида открылась хищникам, а в ней – цель их похода, дельфийский храм. 
В страхе бросились жители к прорицалищу бога, но он их утешил: он сам 
позаботится о них и о себе. Все же дело представлялось грозным: полчища Бренна, 
галльского вождя, заняли подножия Парнаса, и греческие силы, слишком слабые, не 
могли задержать их напора. Еще немного – и "всеобщий очаг Эллады" был бы 
разрушен варварами. 
И вдруг вся площадь земли, занятая галльскими войсками, вздрогнула; поражая 
ужасом непривычные к подобным явлениям умы северян, сгустились тучи, всегда 
окружавшие главу Парнаса, послышались раскаты грома, засверкали молнии – и при 
их свете эллины узнали в горних героев-заступников дельфийской святыни, увидели,
 как они направляли пламя Зевса на святотатцев, сжигая и их оружие и их самих. 
Им стало не до грабежей: день они провели в страхе, а ночь была и того страшнее.
 Наступила леденящая стужа; с туч посыпался густой снег, покрывая белым саваном 
галльский стан. Не думая о сне, они жались вокруг разведенных костров. Но и тут 
они не находили покоя: огромные валуны, отделяясь от парнасских круч, летели в 
равнину и, казалось, нарочно старались попадать в те места, где отряды врагов 
грелись у своих огней. Они уже были обессилены страхом и лишениями, когда 
взошло солнце; а при его свете они увидели перед собой эллинское войско, 
пришедшее защищать Дельфы, и, что было еще хуже, в тылу – легкие дружины 
фокидцев, умело обошедших их по знакомым тропинкам Парнаса. Жаркая это была 
битва; сам Бренн был ранен, множество галлов полегло. 
Отчаиваясь в успехе, они решили отступить, прикончив своих раненых. Но неудача 
и тут не перестала их преследовать. На первом же ночлеге их обуял "панический" 
страх; воображая, что эллины ворвались в их стан, они принялись колоть и рубить 
друг друга, в странном умопомрачении принимая родную речь за эллинскую, 
галльское оружие за вражье. Свыше десяти тысяч их полегло в эту ночь, а на 
следующий день не замедлил сказаться и обычный спутник панических отступлений – 
голод. С трудом, ценою невероятных потерь, удалось им дойти обратно до 
Фермопил; Бренн еще раньше, не вынося страха и стыда, утопил в крепком вине 
свою униженную душу. Но тут фессалийцы решились предупредить вторичный разлив 
галльского потока по их благословенной стране. Заперев их в Фермопильской 
теснине, они произвели среди них такую резню, что ни один варвар не вернулся к 
своим. 
Так сдержал Аполлон свое слово. 
§26
Уважающая себя политическая история относится к этому рассказу с подобающим 
презрением: простая "ареталогия", храмовая легенда, а на самом деле этолийцы 
вместе с афинянами и фокидцами отразили нападение галлов, которых было, надо 
полагать, не полтораста с лишком тысяч, а значительно меньше – за что им честь 
и слава. Но уважающая себя история религии не может не дорожить легендой; "чудо 
– любимейшее дитя веры", справедливо сказал Гете, а вера – именно предмет этой 
науки. И если мы подробно пересказали легенду о защите Аполлоном своего храма 
от галлов, то именно для того, чтобы показать читателю, как велика была вера в 
могущество дельфийского бога в эпоху эллинизма. 
А теперь вернемся к трезвой и