в пятом очерке, оставлю нетронутым описание 
Апулея; но и геркуланские фрески, относящиеся именно к эллинизму, в связи с 
литературными свидетельствами открывают нам многое. Служба Исиде была прежде 
всего постоянной: была утренняя служба "открытия дверей" храма, была и 
пополуденная. Открытие дверей... а древние греки его не знали? Нам случайно 
сохранился стих из потерянных "Жриц" Эсхила: 
Благовествуйте! Мелиссы вблизи, дабы дом Артемиды открыть нам. 
Если присутствующие приглашаются соблюдать благовещее настроение (euphemia) в 
то время как жрицы Артемиды, мелиссы (пчелы), будут открывать ее храм, то, 
значит, это открытие было богослужебным актом. Да, мы многое знали бы лучше, 
если бы нам было сохранено побольше творений этого питомца элевсинской Деметры. 
Но и теперь мы можем сказать, что и другой питомец той же Деметры, Тимофей 
элевсинский, знал, что он делал, вводя лишь такие обряды, которые имели 
параллели себе в исконно греческом богослужении. 
Все же они были, по-видимому, в культе Исиды значительно сложнее. В закрытый 
еще храм входили прислужницы, "будили" ее приветственной песнью, причесывали, 
одевали и затем лишь открывали храм, чтобы она могла принять своих почитателей. 
Завеса распахивалась; взорам верующих представлялась богиня. Без сомнения, ее 
утренняя служба состояла в значительной степени в исполнении пеанов – они так и 
называются – в честь нее, вроде тех, которые для нее сочинил Деметрий Фалерский,
 поэт-философ; знаем еще, что молитвы сопровождались потрясанием "систра", 
звонка особой конструкции, по своему значению вряд ли многим отличавшегося от 
того, которым поныне сопровождается католическая литургия. – Каково было 
содержание вечерней службы, мы не знаем; вряд ли, однако, можно сомневаться, 
что песни и систр находили себе место и здесь. 
Это была ежедневная служба, но кроме нее Исида имела свои ежегодные праздники. 
Опять-таки не будем предвосхищать того, что нам подлинно известно только для 
эпохи римской империи: мы не можем быть уверены в том, что веселый всенародный 
праздник "корабля Исиды" существовал уже в нашу. Но зато несомненно существовал 
праздник мистерий Исиды; и эти мистерии – это и было то третье и главное, чего 
в ее культе искали верующие. 
Главным оно было, конечно, и для Тимофея, влившего дух своего родного 
элевсинского культа в мистический культ египетской богини. И здесь душа 
посвящаемого настраивалась созерцанием священной драмы, героями которой были 
Осирис и Исида, а содержанием – страдание, смерть и воскрешение первого, 
горестные поиски и самоотверженный подвиг последней. Посвящаемый переживал 
вместе со страдальцем странствие через ужасы мрака к блаженству вечного света; 
"Я дошел до пределов смерти, я коснулся своей стопой порога Пересефоны; пройдя 
через все стихии, я вернулся обратно; среди ночи я увидел солнце, сверкающее 
своим белым светом; к богам и неба и подземной глубины я подошел и вблизи 
сложил им дань своего благоговения," – 
так говорит герой Апулея; и кто читал изображение элевсинских таинств в 
"Лягушках" Аристофана, тот знает, что в кратком рассказе Апулея, по крайней 
мере, столько же греческого, элевсинского, сколько и египетского. 
Такова была религиозная реформа Тимофея, проведенная им по почину царя-эллина 
Птолемея Спасителя, при дружелюбном содействии слуги Исиды, эллинствующего 
жреца Манефона. Ее последствия были неисчислимы. Благодаря ей, Исида 
действительно завоевала весь культурный мир: да, но это была эллинизованная 
Исида: египетские украшения, которые она взяла с собою с берегов Нила, так же 
мало изменили ее эллинское естество, как и "канопские" узоры третьего 
помпеянского стиля – его эллинскую основу: в своеобразных, но все же не 
древнеегипетских льняных ризах – жаждущих мистического откровения поклонников 
утешала все та же Деметра элевсинская, богиня тайн о синем покрове. 
И все же одна разница была – разница крупная, решающая. Боги греческого Олимпа 
чуждались подземной тьмы; мы видели – прощаясь с жизнью, грек переходил под 
власть других богов и других законов (§5). Здесь было не то: Сарапис главой 
витал в эмпирее, а стопами попирал подземные глубины; отдавшийся ему при жизни 
поклонник и здесь, и там пользовался его неизменным покровительством. Основное 
различие в греческом пантеоне, различие олимпийских и хтонических богов, 
собиралось исчезнуть из сознания верующих, готовя путь Тому, Чья все 
превосходящая власть одинаково объемлет и земной, и загробный мир. 
Глава V
АДОНИС И АФРОДИТА
§20
В предыдущих главах мы изучили вклады Анатолии и Египта в религию эллинизма. 
Переходя теперь к третьей греко-восточной области, к Сирии, мы должны прежде 
всего заметить, что ее роль, как оплодотворительницы античной религии, почти 
вся еще впереди. В нашу эпоху она сама является полем усиленной эллинизации со 
стороны своих царей Селевкидов; но, покоряясь им внешне, она в то же время 
ревниво бережет про себя своих презираемых западным миром кровожадных Ваалов, в 
ожидании того, еще далекого момента, когда этот мир, униженный и расслабленный, 
и их призовет к себе. 
Только одно сирийское божество уже с давних пор сумело доставить себе доступ в 
круг эллинской религии, использовав то чувство ее носителей, в котором 
заключалась их и сила, и слабость – чувство красоты: это была Астарта с ее 
любимцем Адоном. Но, быть может, и это исключение лишь подтверждает правило: 
дело в том, что для этой четы Сирия была только переходной областью, ее же 
родиной была древняя Вавилония. А так как вавилонская религия нам к тому же и 
лучше известна, чем сирийская, то с нее целесообразнее будет начать. 
В древневавилонском пантеоне богиня Иштар занимает особое место, как богиня 
самостоятельная и яркая, а не бледное женское дополнение к мужскому божеству. В 
силу коренного астрально-природного дуализма вавилонской религии и роль Иштар 
двойная: она и душа одной из семи планет, той самой, которая поныне, после 
двойной лингвистической метаморфозы, сохр