освящаемому в таинства 
Исиды. 
Не нашли они, во-вторых, и той разветвленной заупокойной магии, которая 
составляла славу египетской Исиды как волшебницы среди богов, и внешними 
символами которой была сложная мумификация покойников и даваемая им на тот свет 
"Книга мертвых" из ста с чем-то глав. Книга мертвых не была переведена 
по-гречески, а греки-поклонники Исиды были хоронимы по своей родной обрядности, 
т.е. или погребаемы в земле, или сжигаемы. Это было очень важной реформой: 
признавалось, что сохранение тела не было условием для благоденствия души на 
том свете. Конечно, давления и тут не производилось никакого: если в самой 
Александрии грек-поклонник Исиды считал более надежным, чтобы его по смерти 
мумифицировали на египетский лад, то это было дело его и его родственников; 
мумии с греческими надписями в самом Египте нам сохранились. Но через море этот 
обычай за Исидой не последовал: культ этой богини в прочем греко-римском мире 
мы должны себе представить без мумий и сопряженной с ними загробной магии. Это 
не значит, впрочем, что Египет вовсе обошел Грецию этим роковым даром: магия 
попала в Грецию, мы это еще увидим (§38), и притом благодаря обаянию Исиды. Но 
это было второй волной, пошедшей от Египта, и александрийская религия Тимофея в 
ней неповинна. 
Зато вот, что они нашли. 
Во-первых, каждый грек, откуда бы он ни происходил, нашел в Исиде свою родную 
богиню, в Сараписе – своего родного бога. Что Исида была Деметрой, это мы уже 
видели; но она же была Афродитой Морской для коринфского купца, которого она 
благословляла в опасный путь через Архипелаг; она же Герой-Вершительницей 
охраняла брачную жизнь замужних женщин, она Артемидой облегчала их родильные 
муки, и так далее; даже с Великой Матерью она дала себя отождествить, когда 
прозелитизм также и этой анатолийской богини повел к ее столкновению с ней. 
Столь же всеобъемлющим божеством был и ее супруг Осирис-Сарапис. Его кумир, как 
мы видели, изображал ею, как Аида-Плутона; но этот бог не пользовался в Греции 
особенно распространенным культом и даже в самом Элевсине играл довольно 
второстепенную роль. Там мужским членом троицы был, как мы видели, Дионис; и 
действительно, Диониса признал в Осирисе еще Геродот задолго до учреждения 
александрийского культа. Это значение осталось за Осирисом-Сараписом и впредь, 
причем, орфики могли припомнить, что и их первозданный Дионис-Загрей был 
растерзан Титанами, как Осирис – Тифоном и молиться на том свете, чтобы "Осирис 
уделил им холодной воды" памяти и сознания. Но, кроме того, он был по своему 
первоначальному значению Гелием-Солнцем, и это значение со временем опять 
станет преобладающим – недаром он, явившись во сне царю Птолемею, в пламени 
вознесся к небесам. Он же и Посейдоном охраняет пловцов во время их плавания; 
он Асклепием исцеляет ищущих его помощи больных; он, наконец, превышает всех 
остальных богов своей силой, будучи Зевсом, супругом Исиды-Геры: "един 
Зевс-Сарапис", читаем мы много раз на передающих его любимое изображение резных 
камнях. "Един Зевс-Сарапис" – стоит запомнить эту формулу: она характерна и для 
этой эпохи, стремящейся уже к единобожию в иной форме, более простой и 
откровенной, чем та, в которой осуществила эту идею и исконная греческая 
религия и позднейшая религия Деметры (выше §10). Нам сохранена легенда, что в 
самый момент возникновения александрийского культа кипрский царь Никокреонт, 
обратившись к новому богу с вопросом, кто он, получил от него ответ: "Небо – 
моя глава, море – мое чрево, в землю упираются мои ноги; мои уши реют в воздухе,
 мои очи сияют солнцем". Это не очень наглядно, но идея Сараписа-всебога 
выражена ясно. 
После древнегреческой радуги божественных проявлений, после собирания богов под 
укромной сенью деметриных таинств эта феокрасия – "смешение богов" – была 
следующим неизбежным шагом. Культ Исиды первый его совершил; при данном 
настроении эллинизма это был один из залогов его успеха. 
Во-вторых, верующие нашли в культе Исиды и хорошо организованное, сильное и 
умное жречество, естественное наследие фараоновского Египта... Подлинно ли они 
его искали? Можно подумать, что вначале дело обстояло наоборот. 
Материалистически рассуждая, можно сказать, что жречество было, что оно 
требовало значительных затрат, и что необходимостью изыскать соответственные 
средства объясняется поразительный прозелитизм культа Исиды. Готов согласиться, 
что часть правды этим высказана; но интереснее другая. При многочисленности 
жреческого персонала было возможно гораздо более интимное, личное отношение 
жреца к посвящаемому, чем в древнегреческих культах с их немногими жрецами и 
жрицами; то, что там было случайным явлением, здесь могло стать правилом. Я 
нарочно не привлекаю самого подробного и яркого описания культа Исиды, которое 
нам сохранилось – одиннадцатой книги "Метаморфоз" Апулея: будучи написана к 
концу II в. по Р.X., эта книга изображает нам этот культ в его последнем 
римско-вселенском фазисе и, несомненно, содержит элементы, чуждые эпохе 
эллинизма. Но позволительно будет сослаться на слова героя о посвятившем его 
жреце, на его сыновнюю к нему нежность и сыновнее почтение – несомненно, 
представление о жреце, как о духовном отце, впервые осуществляется в культе 
Исиды. А что это значит, это поймет всякий. 
Но кроме того, многочисленность жреческого персонала допускала и большую 
торжественность религиозных церемоний... Более внушительную и радостную, чем 
древнегреческие процессии и хореи, чем ночь Дионисий и игры посвященных на 
светозарном лугу элевсинской Деметры? Этого бы я не сказал; но эпоха эллинизма 
вообще склонна заменять всенародную соборность виртуозностью специалистов, – и 
в искусстве, и в агонистике, и в религии. И в этом отношении жреческое 
богослужение с народом в качестве зрителя, а не участника, пожалуй, 
соответствовало новым требованиям. Не буду и здесь предвосхищать того изложения,
 которое должно найти себе место