онным базисом Птолемеев на Архипелаге были 
Киклады; и вот Делос, по-видимому, первый заводит у себя Сарапей – когда, 
наверное не знаем, но, конечно, в III в., прежде, чем Птолемеи потеряли свою 
власть на море. Политика их была антимакедонская; это их особенно сблизило с 
Афинами, которые были главным предметом завоевательных стремлений македонских 
царей. Птолемей II оказывает им помощь против Антигона Гоната; благодарные 
афиняне основывают новую филу в честь его, Птолемаиду, и, по-видимому, в то же 
время строят – уже не в Пирее, а в самих Афинах, недалеко от Акрополя – храм в 
честь Сараписа и Исиды. 
Другим средством распространения их культа было наемничество. Как популярна 
была военная служба у Птолемеев, видно из стихотворений Феокрита. Из греческих 
наемников многие, конечно, оставались в Египте, получая земельный надел в 
тамошних военных поселениях – лучшее средство эллинизаторской политики, которым 
располагали греческие цари Египта; но многие возвращались на родину и там, 
понятно, не переставали служить той богине, которая их охраняла в чужой стране. 
Так возникли культы Исиды на Крите, в Этолии и, по-видимому, во многих других 
местах. 
Деметра элевсинская, как мы видели, не делала разницы между свободными и рабами,
 всех одинаково принимая в свой храм посвящений; эту свою гуманную черту она, 
естественно, передала и александрийской Исиде. Отсюда возник – мы это можем 
удостоверить специально для ее беотийских культов – один обычай, несомненно 
увеличивший ее популярность в низших слоях общества: обычай отпущения рабов на 
волю путем посвящения их Исиде. Это делалось таким образом: сумма денег на 
выкуп, собранная или самим рабом, или его покровителями, или в видах 
юридической фикции объявленная самим хозяином, вносилась последнему от имени 
Исиды, которая, таким образом, становилась как бы госпожой отпускаемого. Это не 
стесняло его свободы, а только скрепляло ее, так как хозяин, в случае нарушения 
ее, подвергался не только светскому, но и духовному взысканию; но понятно, что 
освобожденный таким образом становился в особенно близкие отношения к своей 
госпоже, делался особенно ревностным ее слугой. 
Одновременно с восточным греческим миром был завоеван и западный. Кирена была 
более или менее подвластна Птолемеям, Сиракузы же через своего тирана Агафокла 
вступили с ними в родственные отношения. Это случилось еще в III веке; из 
Сицилии же богине нетрудно было перекочевать и в южную Италию, в ее главную 
гавань Путеолы и дальше. Посетителям Помпеи памятен тамошний внушительный – не 
по размерам, а по загадочной архитектуре и не менее загадочным фрескам – храм 
Исиды; многие знают его также и по эффектной, но очень фантастической роли, 
которую он играет в известном романе Бульвера. Он был построен уже после 
землетрясения, незадолго до гибели города, но на месте более древнего, 
заложенного еще во II в. до Р.X. А основавшись в южной Италии, Исида стала 
настойчиво стучаться и в ворота Рима, пока не добилась своей цели; но это уже 
выходит за пределы настоящего очерка. 
Немногое из многого пришлось здесь привести; если читатель перелистает книгу 
Лафеи (Lafaye), посвященную внеегипетскому культу александрийских божеств, или 
хоть обстоятельную статью Дрекслера в мифологическом словаре Рошера, – он будет 
поражен триумфальным шествием эллинизованной Исиды по всему греко-римскому миру.
 Но он видит также, что громадное большинство свидетельств относится к эпохе 
империи: очень редко удается приурочить возникновение того или другого культа к 
эпохе эллинизма. Мы ограничиваемся, поэтому, сказанным и, переходя от 
внешностей к сути дела, постараемся дать ответ на более интимный вопрос: чего 
искали и что нашли новые поклонники египетской богини и ее супруга в их 
полувосточной, полугреческой службе? 
§19
Начнем с того, чего они не нашли. 
Не нашли они, во-первых, той особенности египетской религии, которая уже давно 
возбуждала их насмешки и с которой они никогда бы не примирились: обоготворение 
животных в виде ли придавания божественным изображениям животной или 
полуживотной формы, или в виде прямого поклонения разным священным баранам, 
котам, крокодилам и т. д. Надо, впрочем, сказать, что специальный культ Исиды и 
Осириса уже в своей позднейшей египетской форме был довольно свободен от этих 
уродливостей. Правда, Исида была для египтян собственно "небесной коровой" и 
вначале изображалась не то полной коровой, не то с коровьей головой; но до 
александрийской эпохи даже эта самка Минотавра не дожила. Она успела потерять и 
эту коровью голову и сохранить только рога по обе стороны своего солнечного 
диска в виде особого головного убора; таковой знали ее мемфиты, между тем как 
александрийцы видели в ней только свою родную Деметру, без всякого намека на ее 
бывшее коровье естество. Сарапис, даром, что "Осирис-Апис", оставил себя как 
Аписа (т.е. быка), в Мемфисе; Александрия по всему миру распространила его 
таким, каким его, – т.е., собственно, не его, а синопского Плутона, – изваял 
Бриаксид. Их сын Гор – да, тот неизменно представлялся с головой кобчика, 
поскольку ему не давали головы павиана, что было еще менее утешительно; зато 
Александрия его совсем оставила в покое в его взрослом подобии и ограничилась 
Гором-младенцем, Har-pe-chrat, по-гречески Гарпократом, который был 
представляем обыкновенным человеческим младенцем либо у матери на руках, либо 
отдельно. В первом случае получилась красивая и знаменательная группа, 
богиня-мать с божественным младенцем; греку предоставлялось вспомнить о Деметре 
с ее питомцем, дитятей Метаниры, или Иакхом, пока не наступили времена, 
признавшие за этой группой еще более священное значение – времена, 
продолжающиеся и поныне. Самого Гарпократа египетский реализм не постеснялся бы 
изобразить прямо сосущим свой палец, но ради греческой благопристойности 
пришлось ограничиться приложением этого пальца к губам, причем, получился новый,
 красивый символ: символ молчания, приличествующего