ь во внимание распространенный у 
древних метод цитирования: "моим источником был позднейший компилятор, 
называющий в числе своих источников также и Тимофея". Для нас здесь традиция 
Тимофея имеет исключительный интерес; ее мы (следуя Гепдингу в его книге об 
Аттисе) выделили из рассказа компилятора и представили в чистом виде. 
Но и в этом чистом виде традиция Тимофея носит на себе следы согласовательской 
работы; самый явный – рассказ об исходе самого героя. Одержимый безумием, он 
бежит, оскопляет себя под сосной и там же умирает. Это – обычное в подобных 
случаях удвоение мотива, если автору традиции угодно было заставить Аттиса 
умереть, самооскопление было излишне; если он хотел, чтобы он, в пример 
жрецам-галлам, жил оскопленным слугой своей богини, ему не следовало отправить 
его тотчас же на тот свет. Всматриваясь в эти два соединенные Тимофеем мотива, 
мы легко убедимся, что один из них греческого происхождения, другой – 
азиатского. В самом деле, сосредоточимся на первом. В прекрасного пастуха 
Аттиса влюбляется богиня Агдистис, она берет его с собою на охоту – не так ли и 
Артемида сопутствовала прекрасному охотнику Ипполиту? Но юношу не удовлетворяет 
любовь богини: он ей изменяет ради царевны и становится жертвой ее ревнивого 
гнева, лишая себя жизни под влиянием насланного ею безумия – не так ли и Дафнис,
 променявший божественную нимфу на смертную царевну, стал жертвой ее ревности? 
Но Агдистис раскаивается в своей суровости: она ищет своего возлюбленного, ищет 
его, ищет... и находит наконец во власти смерти – не так ли и Деметра искала 
свою дочь, пока не нашла ее во власти царя мертвых? – И это все? "Она хотела 
вернуть ему жизнь, но Зевс воспротивился". Знакомый прием при рудиментарном 
мотиве: "Неосуществленное намерение". Уже по этому одному мы можем догадаться, 
что первоначально Агдистис своею любовью вернула жизнь своему возлюбленному. Но 
это подтверждается и другими источниками: исходом Аттисовых мистерий было 
воскрешение их героя, символ и условие... но об этом после. 
Не правда ли, какой прекрасный греческий миф мы обнаружили под неприглядной 
оболочкой пессинунтского сказания? И главное: какое сходство по исходу и смыслу 
с элевсинским мифом! Любовь побеждает смерть, таков смысл и здесь и там – 
любовь любовницы здесь, любовь матери там. И в обоих случаях эта победа 
содержит в себе утешительную уверенность... но, повторяю, об этом после. 
Но кто же он такой, этот "известный богослов" Тимофей? Ответ на этот вопрос 
дает нам Тацит (Ист. IV 83). Птолемей Первый "Тимофея афинского из рода 
Эвмолпидов, которого он еще раньше выписал из Элевсина, чтобы сделать его 
руководителем обрядов"... Как видит читатель, дело и мастер подходят друг к 
другу: элевсинская реформа пессинунтского культа имела своим автором жреца 
элевсинской Деметры. Этим определяется и время реформы – Тимофей был 
современником Птояемея Первого (правил 322-283); Пессинунт был тогда подвластен 
диадоху Лисимаху. И все дело представляется нам в следующем свете. 
Как правитель фрако-фригийского царства, в котором греческая элита городов, 
особенно прибрежных, сожительствовала с туземным населением, Лисимах, верный 
заветам Александра Великого, пожелал объединить оба эти элемента общностью 
религии. Он обратился тогда к своему всегдашнему союзнику и свату, Птолемею 
Первому египетскому; тот прислал ему Тимофея элевсинского, который перед тем в 
его египетском царстве произвел религиозную реформу, служившую такой же 
объединительной цели. Тимофей нашел свой путь предначертанным: не могло быть 
сомнения в том, что общей религией должна была стать религия Великой Матери, 
которой уже поклонялись обе части населения – правда, по обрядности настолько 
различной, что общих элементов в этом поклонении было очень мало. 
Греки во многих городах справляли мистическую службу своей горной Матери, но ей 
одной, без Аттиса и подавно без его оскопленных последователей-галлов; именно 
их и признавали фригийцы, имевшие свой религиозный центр в Пессинунте. 
Надлежало найти средний путь. Было ясно, что греки не согласятся осквернить 
свой старинный культ Великой Матери обрядом оскопления, органически противным 
их религиозному чувству: уния – мы можем ее так назвать – должна была 
совершиться на почве принятия Аттиса, но без его оскопленных галлов и, стало 
быть, без его самооскопления. Последнее следовало заменить смертью – остальное 
подсказывала элевсинская религия. За смертью, благодаря любви Матери, должно 
было последовать воскрешение, радостный и благоговейный конец "мистерий Аттиса".
 
Ибо, само собою разумеется, что Агдистис – не более как прозвище Матери, 
владычицы горы Агда над Пессинунтом, вполне понятное там и непонятное в других 
местах. Отсюда извращения: Agdistis, Angdistis, Angistis, Angissis – все эти 
правописания в надписях встречаются. Кроме искажений, были возможны и 
перемещения, раз связь с горною Матерью была утрачена: далеко ли от Angissis до 
Anchises, до того пастуха, которого полюбила Идейская Мать-Афродита (выше §12)? 
Кайбель и я, мы оба, независимо друг от друга, дошли до этого отождествления; 
полагаю, что его можно считать достаточно прочным – а в то же время и 
подтверждением отождествления Идейской Афродиты с Великой Матерью. 
Пред нами предстал один из самых замечательных людей в истории античной религии,
 новый апостол Деметры элевсинской, Тимофей Эвмолпид. Он был много влиятельнее 
Мефапа: тот только освобожденную Мессению просветил таинствами своей 
элевсинской владычицы, этот же создал на почве этих таинств религиозную унию 
для всей Анатолии. А если припомнить, что он до того так же эллинизировал и 
египетскую религию Исиды – об этом у нас речь будет в следующей главе – и что 
эти две богини, Великая Матерь и Исида, были обоими главными божествами 
греческого востока и остались таковыми и во всей вселенской империи, то можно 
будет сказать без преувеличения, что Тимофей Элевсинский был основателем 
религии эллинизма, этого моста между эллинством и христианством. И все, что мы 
узнаем об этом челов