это считалось важным, видно 
из того, что Анахарсис в Скифии, где гор нет, справлял свое празднество в 
"Лесной"), но еще популярнее было ее прозвище "Диндимена", по имени горы 
Диндима, возвышающейся над Кизиком. Так же называлась и пессинунтская гора; 
ясно, что и имя горы вместе с самим культом было занесено в Кизик из Пессинунта,
 вероятно, задолго до основания там греческой колонии. Но если так, то как же 
могло явиться предание, что он был учрежден Ясоном? Очень вероятно, что этот 
"Ясон" был не столько учредителем самого культа, сколько соединителем с ним тех 
кабирических элементов, о которых была речь; недаром Аполлоний причиной 
учреждения выставляет бурю, мешавшую отправлению Аргонавтов. Другими словами, в 
"Ясоне" придется признать первого пророка-эллинизатора пессинунтского культа... 
А вторым, быть может, был тот, который перенес в Кизик культ элевсинской 
Деметры? Быть может; догадка дозволена, не следует только выдавать ее за факт. 
Мы еще не кончили нашего изложения; возможно, что в дальнейшем некоторые 
вопросы получат и более определенные ответы. 
§13
И вот, наконец, мы в Пессинунте; от Матери-Афродиты и Матери-Деметры переходим 
к их первообразу, к Матери-Кибеле, как гласит ее исконное имя. Пессинунт – 
город жрецов, подобно Мекке или Лхасе, управляемый старшим из жреческой 
коллегии, своего рода Далай-Ламой. Политические перевороты оказались 
бессильными перед этой сакральной организацией; даже дикие галлы, занявшие всю 
страну, преклонились перед таинственным обаянием святыни, покорившей их – быть 
может, своей непонятностью, но, быть может, и тем, что она напомнила им друидов 
их далекой родины. Правда, Рим впоследствии... но о Риме здесь говорить не 
приходится. 
Итак, величественный храм странной азиатской архитектуры и посад при нем, 
кругом горы – Агд, Диндим. Посад омывает речка по имени Галл... да не смутит 
читателя созвучие с хозяином страны, оно чисто случайное; она после короткого 
течения вливается в реку Сангарий, сохранившую поныне свое фригийское имя. Мы в 
самой родине религиозного экстаза, в самом сердце Анатолии, проявившем свою 
чрезмерную чуткость и в "пепузских святых" раннего христианства, и в 
мусульманском дервишизме. Но эта чуткость – не наша, как не была она и 
эллинской; и полезно предупредить читателя, что ему предстоит познакомиться с 
новым и отталкивающим проявлением религиозного чувства и в мифах и в обрядах. 
Сексуализм сам по себе – неизбежное последствие антропоморфизма, соединенного с 
многобожием; мы имели его и в древнегреческой религии, но в его здоровой форме, 
соответствующей человеческому браку, как условию деторождения. Эротизм в нем 
первоначально отсутствовал и был введен лишь поэтами в видах вящего 
очеловечения мифа. Не то имеем мы в семитических религиях: они – за почетным 
исключением древнего Израиля – широко отворяют двери эротическому сексуализму и 
притом извращенному, как в его избыточно положительной форме религиозной 
проституции, так и в его избыточно отрицательной форме религиозного скопчества. 
Здесь будет речь о последнем; и если пессинунтский миф, который мне придется 
рассказать, покажется читателю отвратительным, то пусть он поставит это 
впечатление в счет чуждой обстановке, в которую ему предстоит вступить. 
Сила Зевса во время его сна стекает на землю; оплодотворенная Земля рождает 
страшное двуполое существо, получившее от места своего рождения, горы Агда, имя 
Агдистис. Его разрушительная удаль заставила богов принять меры против него; по 
их постановлению, Дионис налил вина в источник, из которого оно утоляло свою 
жажду, последствием чего был глубокий сон опьяненного. Тогда Дионис тонкой 
веревкой привязал его мужской детородный член к его же ноге, так что оно, 
проснувшись, сильным и быстрым движением само себя оскопляет. 
Из просочившейся на землю крови вырастает миндальное дерево; один его плод 
срывает Нана, дочь речного бога Сангария, и прячет в своем лоне. Миндаль 
внезапно исчезает, Нана же становится беременной и рождает дитя Аттиса. Аттис 
расцветает юношей неземной красоты; Агдистис, теперь уже только женщина, 
влюбляется в него, делает его своим товарищем на охотах и вообще всюду берет 
его с собой. Но и царь страны, Мидас, обращает на него свое внимание и 
назначает его мужем своей дочери – Ии, как ее называют некоторые источники. Во 
время свадьбы врывается ревнивая Агдистис; при ее виде всеми овладевает безумие.
 Аттис схватывает свирель Агдистис, бежит в горы и там под сосной сам себя 
оскопляет. За этим самоизувечением следует смерть. Тогда Агдистис раскаивается 
в своей ревности: она просит Зевса вернуть жизнь ее любимцу. Это, однако, 
оказывается невозможным; единственное, что он может ей даровать, это – 
нетленность его тела: его волосы продолжают расти, его мизинец продолжает 
двигаться. Агдистис хоронит тело Аттиса в Пессинунте и учреждает в честь него, 
как бога, ежегодное празднество и жреческую коллегию – тех оскопленных "галлов" 
(местных, пессинунтских, названных так от реки), которых мы там встречаем. 
Этот миф об Аттисе мы заимствуем из христианской апологии Арнобия (III в.), 
который, в свою очередь, ссылается на "Тимофея, известного богослова 
(theologum), почерпнувшего свои сведения, как он сам говорит, из заповедных 
старинных книг и из самой глубины таинств", а также и на "других не менее 
сведущих людей". Это значит, если приня