торик нашего времени. 
Великий греческий трагик Эсхил был не только современником, но и 
непосредственным участником греко-персидских войн. В сражении при Марафоне он 
находился в первых рядах афинских гоплитов, отражавших наскоки персидской 
конницы. Весьма вероятно также его участие в кампании 480-479 гг.; об этом 
свидетельствует его трагедия "Персы", примечательная во многих отношениях. 
Кстати, это единственная из дошедших до нас греческих трагедий, сюжет которой 
заимствован не из мифологических легенд, а из современной автору 
действительности. Действие "Персов" развертывается в персидской столице Сузы и 
относится ко времени, непосредственно следовавшему за Саламинским сражением. А 
на афинской сцене трагедия была поставлена в 472 г., т.е. для греков она была 
еще сверхактуальной. 
В течение всей пьесы зритель видит хор персидских старейшин, являющийся 
основным действующим лицом трагедии. В торжественном пароде хор восхваляет 
несметные персидские полчища, отправляющиеся в далекий поход под командованием 
"царя царей" Ксеркса. Но уже здесь в словах хора ощущаются нотки тревоги за 
судьбу персидского войска: слишком давно от него нет никаких вестей. На сцене 
появляется мать Ксеркса, вдова покойного царя Дария Атосса. Она говорит хору о 
своих мрачных предчувствиях. Прибегает гонец, повествующий о катастрофе, 
постигшей персидское войско у Саламина. Подробный рассказ гонца дает основание 
полагать, что Эсхил сам был свидетелем морской битвы. Хор в ужасе; Атосса 
сохраняет внешнее спокойствие: ее утешает сообщение о том, что ее сын Ксеркс 
остался жив и скоро вернется в Сузы. Атосса и хор решают вызвать из царства 
мертвых царя Дария, чтобы спросить у него совета. После соответствующих 
жертвоприношений и молитв появляется тень Дария. В диалоге с Атоссой и хором 
Дарий корит Ксеркса за легкомыслие и гордыню (hybris) и советует персам никогда 
не ходить войной на греков, ибо сама земля им помогает в бою. На вопрос корифея 
хора - как это может быть? - тень Дария отвечает: поражая голодом бесчисленные 
массы врагов. Предсказав еще одно поражение персов при Платеях, тень Дария 
скрывается, и Атосса уходит в свои покои. Появляется Ксеркс, находящийся, как 
мы сказали бы теперь, в состоянии истерического отчаяния. Следуя его примеру (и 
прямому приказанию), хор начинает вопить, причитать, бить себя в грудь, рвать 
на себе волосы, разрывать одежду. На этой ноте трагедия кончается. 
В целом "Персы" Эсхила - это гимн в честь великой греческой победы, не 
замутненный ни презрением к врагу, ни насмешкой над ним. Атосса вызывает у 
зрителей чувства уважения и симпатии; тень Дария являет собой идеальный образ 
мудрого царя, абсолютно лишенного кичливости, которая была присуща Ксерксу. 
В литературных памятниках второй половины V в. до н.э. мы не найдем ничего, что 
бросало бы свет на отношение греков к варварам. В эту эпоху греки были слишком 
поглощены своими междоусобными распрями. У Фукидида персы если и упоминаются, 
то только в связи с тем, какую из враждующих группировок они поддерживали. 
Положение изменилось в IV в. до н.э. Греческие города-государства вышли из 
Пелопоннесской войны ослабленными политически и экономически. Афины навсегда 
утеряли свое былое могущество. Кризис государственной системы города-полиса 
воспринимался как результат органической порочности демократии. Взоры 
интеллектуальной элиты, задумывавшейся о будущем, все чаще обращались на Восток.
 Несмотря на прошлые поражения, Персия продолжала существовать как 
могущественное единое государство, власть которого распространялась на 
громадные территории Азии и Африки. В греческом образованном обществе заметен 
рост персофильских настроений. 
Выражением этих настроений явилось, в частности, сочинение Ксенофонта 
"Воспитание Кира". Написанное простым и изящным языком, оно до нашего времени 
является книгой, по которой изучают греческий язык учащиеся классических 
гимназий и лицеев. В ней Ксенофонт излагает свою педагогическую систему на 
примере воспитания персидского царя Кира I. Ценность этой книги как 
исторического источника ничтожна, но она дает ясное представление о взглядах и 
симпатиях самого Ксенофонта. Кир изображается в ней как идеал мудрого, 
справедливого, но твердого монарха. Хотя Ксенофонт об этом прямо не говорит, но 
ясно, что он противопоставляет такого рода монархию выродившейся, распущенной 
демократии греческих полисов, в частности Афинам. 
Такого рода тенденции можно обнаружить и у других авторов, в частности у 
Платона. Собственно говоря, у Платона эти тенденции имеют двоякий характер. С 
одной стороны, мы обнаруживаем у него симпатии к реакционной малоподвижной 
Спарте и родственному ей Криту ("Законы"), с другой - Платон открыто 
восхищается древней египетской культурой ("Тимей"), по сравнении с которой 
самые старые греческие полисы представляются 'детьми, еще не вышедшими из 
младенческого возраста. Что касается Крита и Спарты, то здесь проблем не 
возникает: их население было безусловно греческим и говорило на диалекте, лишь 
немногим отличавшемся от ионийского или аттического наречий. С Египтом дело 
обстоит по-другому: египтяне по всем формальным признакам должны были считаться 
варварами. В то же время греки с давних пор, начиная с "Одиссеи" Гомера, питали 
неизменное уважение к египетской культуре и египетской науке. Виднейшие деятели 
VI в. до н.э.Фалес, Солон, Пифагор совершали поездки в Египет, где общались с 
жрецами, носителями традиционной египетской мудрости, заимствуя у них 
математические, астрономические и другие познания. 
И вот в "Тимее" один из участников диалога, Критий, рассказывает удивительную 
историю, якобы переданную его деду афинским законодателем Солоном, который 
узнал ее от египетских жрецов. В этой истории повествуется о событиях, имевших 
место восемь тысяч лет тому назад, и о которых афиняне давно забыли. В то время 
в Атлантическом море, по ту сторону Геракловых столпов, находился громадный 
остров, превышавший своими размерами Ливию и Азию вместе взятые. На этом 
острове