- что наши суда не могут играть с пунами в 
прятки, как ребятишки, укрываясь за соснами некрополя. Какая слава ждала бы 
Массалию, если бы янтарь можно было возить через Понт! Неужели ты собирал его 
прямо на берегу? Невероятно! 
      Последний день второй декады Посидеона. Ко мне в гости заходил сын 
Парменона. Он опечален смертью отца и очень тронут слезами, пролитыми мною, 
когда я навестил его мать. Мне жаль Парменона. Он был бы сейчас полезнее, чем 
до путешествия. Парменон был единственным, как сказал его сын, кто не одобрял 
письма, написанного архонтами и тимухами до моего отплытия и к моменту моего 
возвращения. Второе письмо вызвало у него большой гнев, и это помогло Мойре 
Атропе оборвать нить его жизни. Парменон верил в значение моего путешествия для 
расширения человеческого знания. Конечно, он не отрицал и важности коммерческой 
стороны предприятия, но считал ее второстепенной. Большинство же тимухов спало 
и видело, что Массалия обзаведется новыми рынками. Им хотелось найти дорогу 
через Танаис; была и еще одна причина - проверка бдительности пунов в Гадесе и 
Тингисе. Они одобрили мое путешествие только ради своих целей. Есть ли 
возможность обогнуть Ойкумену с восхода? Как пуны перехватывают суда, рискующие 
подойти к Столпам? Можно ли обмануть их дозорных? Находятся ли под контролем 
пунов рынки янтаря и олова? Именно об этом толковали на заседаниях Совета и что 
ни день болтали на агоре. Только Парменон, реже Фелин, еще реже Диафер и иногда 
Политехн интересовались измерениями Мира и законами движения Солнца. Сначала 
это вызывало усмешки, а затем начались открытые издевательства со стороны 
большинства Шестисот. Последнее восклицание Парменона после того, как служитель 
опрокинул урну с более чем пятьюстами белыми камушками, одобряющими отсылку 
второго письма, было: 
      - Вы уподобляетесь торговцам с уличных перекрестков! Торгаши, вам должно 
быть стыдно за это письмо Пифею: ведь ему помогают боги! 
      - Он рухнул на пол, и мы принесли его домой умирающим, - рассказал мне 
его сын. - Меня утешает то, что я вижу правоту отца. С тобой, Пифей, боги. Мне 
хотелось бы, чтобы отец даже в Аиде услышал, как ты читал дневник перед 
архонтами. Я заплакал, когда ты говорил о Божественном Круге. 
      - Забудь о горечи, о сын Парменона, - утешил я.- Торговцы иногда и не 
подозревают, какими посланиями наполнены их амфоры и что их посредники 
выступают в роли школьного учителя. Следует признать, что если имя Массалии 
известно намнетам, остидамниям и бриттам, то это заслуга наших торговцев. 
      - Благодаря тебе, Пифей, и благодаря Эвтимену Солнечное Колесо докатилось 
до гиперборейских варваров и обожженных дочерна лиц. 
      - Ты прав, сын Парменона, но, увы, такое путешествие повторится не скоро. 
Важно, что оно было первым. Поэтому не стоит гневаться на тимухов. 
      - Ты слишком щедр, Пифей. Отец любил тебя за доброе сердце. 
      Четвертый день последней декады Посидеона. 
      Стоят сильные холода, и я вспоминаю остров Туле, который вот уже 
несколько месяцев покрыт мраком сплошной ночи. Какие места освещает Блистающий 
Аполлон, отсутствуя в Туле? Я не осмеливаюсь думать об этом, поскольку у меня 
тут же возникает желание предпринять новое путешествие... Его совершат позже 
другие, когда пуны перестанут быть цепными привратниками Столпов. 
      Я видел судно с головой лошади. На его носу установлен великолепный 
Посейдон с трезубцем. Меня упрекают в пленении судна - мы ведь не находимся в 
состоянии войны с пунами и тингисцами. Что мы будем делать, если вдруг заявится 
вражеская эскадра и потребует у нас отчета? Гребцы слишком много болтали. Я 
радуюсь вместе с Эвтименом, что карфагеняне и тингисцы ничего не знают о 
случившемся. Они думают, что их корабль наткнулся где-нибудь на подводную скалу 
и затонул. После смерти Парменона никто не осмеливается посылать это судно в 
плавание. А вдруг его признают?.. 
      И я отвечаю вопросом на вопрос: 
      - А разве было бы лучше, если бы взяли нас в рабство? 
      Тогда собеседники, потупив взор, переводят разговор на стоимость мурекса 
[95] или драгоценного камня Стойхад - граната. 
      Шестой день последней декады Посидеона. 
      Вчера Палей из Харсиса зашел повидаться к Паламеду и Фасину. Они 
отправились в таверну "Сосновая шишка". Я узнал, что встреча снова закончилась 
потасовкой. Скучающие моряки пьют больше обычного, а в холод подают горячее 
вино со специями. Палей заговорил о китах, Паламед о тюленях, Фасин о женщинах 
с волосами цвета янтаря. Но в "Сосновой шишке" оказались три жрицы Афродиты 
Пандемии - Кафара-толстуха, Ксантия, от которой вечно несет рыбой, и Мелания, 
вполне заслужившая свое имя*. Они так раскричались, что гребцы позволили себе 
гнусные намеки и принялись их оскорблять. К несчастью, в уголке у окна сводник 
Киналопекс подсчитывал свои доходы. Он стал на сторону своих потаскух. Паламед 
бросил в него табурет и разбил ему голову. Мелания зав