приписывали герою 

Тесею, которого еще Плутарх считал исторической личностью, включив его 
биографию 
в свое сочинение "Сравнительные жизнеописания".
А о царях уж говорить не приходится: каждый из них вел свою родословную от 
божества и требовал себе соответствующих почестей. От этого искушения не 
удержался даже Александр Македонский, который, прибыв со своими войсками в 
Египет, спокойно и по-деловому отнесся к тому, что его самого провозгласили 
богом.
Чего не сделаешь во имя политики! И просвещенный монарх, ученик 
Аристотеля, терпеливо выслушивает панегирики поэтов и заклинания жрецов, 
осознавая всю сложность своей божественной миссии.
В едком пародийном апокрифе "Александр Македонский" Карел Чапек вложит в 
уста героя неотразимый довод, обосновывающий неслыханные притязания царя. 
Владыка мира пишет своему учителю: "Обстоятельства требуют от меня все новых 
личных жертв, и я несу их, не ропща, мысля лишь о величии и силе моей 
прославленной империи. Приходится привыкать к варварской роскоши и пышности 
восточных обычаев. Я взял себе в жены трех восточных царевен, а ныне, милый 
Аристотель, даже провозгласил себя богом. Мои верные подданные поклоняются мне 
и 
во славу мою приносят жертвы. Это политически необходимо для того, чтобы 
создать 
мне должный авторитет у горных скотоводов и погонщиков верблюдов. Как давно 
было 
время, когда вы учили меня действовать согласно разуму и логике! Но что 
поделаешь - сам разум говорит, что следует приспосабливаться к человеческому 
неразумию...
И вот ради спокойствия и порядка в империи в интересах реальной политики 
было бы целесообразно провозгласить меня богом и в наших западных владениях... 
Я 
прошу вас, моего мудрого друга и наставника, философски обосновать и 
убедительно 
мотивировать грекам и македонцам провозглашение меня богом. Делая это, я 
поступаю как отвечающий за себя политик и государственный муж.
Таково мое задание. От вас зависит, будете ли вы выполнять его в полном 
сознании политической важности, целесообразности и патриотического смысла этого 

дела".
Историкам часто напоминали о пресловутой политической важности 
мероприятий, осуществлявшихся правителями. И им приходилось нелегко. Они должны 

были постоянно помнить о том, чтобы кого-то не обидеть (то ли единоличного 
правителя, то ли Народное собрание), чтобы не проявить неуважения ни к прошлому,
 
ни к настоящему. Все-таки странно себя вела Муза истории, допуская столько 
искажений в трудах ее питомцев. Замалчивание, полуправда, фальсификация-все это 

стало обычным приемом для многих, кто писал исторические сочинения.
В XVII веке прусский король Фридрих II откровенно признается, сколь высоко 
он ценит заслуги историков и в чем он видит их основную задачу: сначала надо 
завоевать территорию, а уж потом всегда найдутся десятки историков, которые 
убедительно оправдают этот захват. Увы, и в новое время немало находилось 
услужливых авторов, способных с необыкновенной легкостью восхвалять любую 
нелепость, воспевать узурпаторов, сегодня хвалить, а завтра клеймить тех, кто 
почему-то оказался неугодным здравствующему правителю.
Сатирик Лукиан заметил, что большинство историков восхваляет 
военачальников, вознося своих до небес, а врагов - всячески унижая, что они 
предпочитают льстить и правителям и всем гражданам, заботясь лишь об интересах 
сегодняшнего дня. Историю надо писать, утверждал он, "имея в виду то, чего 
можно 
ожидать от будущего, а не льстиво, ради удовольствия современников". Историк 
должен быть "бесстрашным, неподкупным, независимым, другом свободного слова и 
истины, не знающим ложного стыда или страха, не мечущимся во все стороны в 
зависимости от чужого мнения".
Примером для историка может служить архитектор Сострат Книдский, 
построивший в III веке до нашей эры одно из чудес света - Фаросский маяк, 120-
метровую башню при входе в порт Александрию. Внутри на камнях он начертал свое 
имя, а затем, покрыв известью, написал поверх имя тогдашнего египетского царя. 
Он предвидел, что пройдет время, штукатурка обвалится вместе с красующимся на 
ней царским именем, и потомки обнаружат надпись: "Сострат, сын Дексифона, 
книдиец, богам-спасителям, во здравие мореплавателей". Он считался, пишет 
Лукиан, не со временем, а с вечностью.
Тот же принцип отстаивал афинский историк Фукидид, утверждавший, что нужно 
писать для вечности, а не в погоне за популярностью у современников. Фукидид 
при 
этом имел в виду своего предшественника Геродота, получившего прозвище "отца 
истории" (хотя с большим правом его должен был бы носить Фукидид!).
"Отец истории", автор первого из дошедших до нас обширного труда, 
посвященного главным образом греко-персидским войнам, был честен, но излишне 
доверчив. Нередко он принимал на веру самые невероятные басни, сообщал вполне 
серьезно о чудесах и знамениях, свыше, о вмешательств