реющему искусству быть женщиной. Музыка и поэзия нужны были не для того, 
чтобы стать профессией. Сафо стремилась с помощью культа Афродиты и Муз 
воплотить идеал женской красоты. И в Митилене женщина оживляла городскую жизнь, 

давала ей особое очарование своей одеждой, своим вкусом, своим искусством. 
Любовь и красота способны сделать человека счастливым. Искусство же делает его 
возвышенным и благородным. Так думали эллины.
Стихи Сафо - особый мир, с его страстями и разочарованиями. В них ночь и 
звезды, вселяющие печаль, в них шелест листьев и пенье птиц, пробуждающие 
радость, в них цветущая красота человеческого тела и волнение любви.
Рассказывают, что Солон, дожив до глубокой старости, услышал однажды от 
своего внука ее стихи и попросил еще раз продекламировать их: он не хотел 
покинуть этот мир, не заучив песен Сафо. А благодарные митиленцы запечатлели ее 

облик на своих монетах.
Ее цитировали крупнейшие поэты и писатели Греции и Рима, долгое время 
ощущалось ее влияние и на европейскую литературу, хотя, после того как в XI 
веке 
строгие и заботившиеся о чистоте нравов византийцы сожгли ее произведения, от 
них уцелели лишь небольшие отрывки. Но мысль о том, что красота-это высшая 
истина, никогда не покидала умы философов и поэтов. В XX веке Анатоль Франс 
признается: "Если б мне пришлось делать выбор между красотой и правдой, я бы 
выбрал красоту, потому что в ней больше истины".
Что же касается вечного вопроса о влиянии искусства на нравы общества, то 
в древности к единому мнению прийти так и не удалось. Слишком много было перед 
глазами примеров того, как в одних и тех же людях благополучно уживались тонкий 

вкус и звериная жестокость, вдохновенные творческие порывы и низменные страсти. 

В одном лишь греки не сомневались: если высокое искусство и может облагородить 
людей (но может и оказаться бессильным!), то дурное искусство наверняка 
испортит 
их души. (Как показал дальнейший ход событий, искусство действительно 
оказывалось способным поднять человека на уровень богов, как это было в эпоху 
Возрождения, или низвести его до положения ничтожного, безликого и пассивного 
существа.)
В мифах оценку произведениям искусства давали, в конечном счете, боги. При 
этом они всегда считались только со своими вкусами и настроениями. Боги 
оказывались куда более нетерпимыми, чем смертные. Горе тому, кто посмеет 
соперничать, например, с Аполлоном! Мстительный и завистливый бог ревниво 
оберегал свой авторитет, и самая мысль о соперничестве с ним казалась 
кощунством. Дерзкого ожидала жестокая кара. Так пострадал фригийский сатир 
(лесной божок) Марсий.

НАКАЗАННАЯ ДЕРЗОСТЬ

Многому научила людей светлоокая Афина-Паллада, немало тайн открыла она 
им. Но даже богиня мудрости не застрахована от оплошности. Изобрела она как-то 
музыкальный инструмент - флейту. Стала играть на ней - и вдруг остолбенела: на 
блестящей поверхности воды отразилось, как в зеркале, ее обезображенное лицо. 
Рассмеялись и боги, увидев ее раздутые щеки. Правда, Афина слыла строгой, 
бесстрастной богиней, которой недоступны ни любовные увлечения, ни тщеславные 
заботы о красоте (шаловливый Эрот не осмеливался даже подумать о том, чтобы 
поразить ее своей коварной стрелой любви). Но все-таки она была женщиной и не 
могла допустить, чтобы флейта искажала ее прекрасные черты. В ярости швырнула 
она ее на землю и произнесла над ней проклятье: "Пусть горько поплатится тот, 
кто поднимет этот инструмент!"
В далекой Фригии, в Малой Азии, посреди пустынного поля, и нашел его 
Марсий. И в его руках простая дудочка зазвучала так, что все заслушались. 
Вскружилась у сатира голова от похвал, возгордился он, осмелел. И вызвал на 
состязание самого Аполлона, а арбитрами пригласил Муз. Несчастный, он наивно 
думал, будто можно соревноваться со всемогущим богом, да еще рассчитывать на 
объективность судей, находившихся под началом у олимпийца. Он забыл, что (как 
заметил Геродот) "божество не терпит, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, мнил 

высоко о себе".
И вот явился златовласый Мусагет, в пышной одежде, с лирой в руках. Каким 
жалким и ничтожным выглядел рядом с ним грубый, заросший щетиной лесной дикарь 
Марсий! Стали насмехаться над ним Музы, но сатира смутить не удалось.
"Что с того, что