достигнув лишь 31 года, но сменил его действительно 73-летний император Гальба.
Философы, политические деятели часто обращались за покровительством к 
Аполлону и точно выполняли указания того, кто, как полагали, опекал мудрецов.
Одному заботливому отцу оракул дал в высшей степени педагогический совет: 
пусть его сын делает все, что пожелает. Правда, что из этого получится, бог не 
счел нужным сообщить ошарашенному родителю, но, видно, решил не ронять своего 
авторитета. Мальчик подрос и стал общепризнанным мудрецом. Звали его Сократ. 
Человек, всю жизнь искавший истину и пришедший к выводу, на который не хватило 
бы смелости у глупца: "Я знаю то, что ничего не знаю". Не зря все же оракул в 
Дельфах категорически заявил, что в мире нет человека умнее Сократа!
Афинскому законодателю VI века до нашей эры Солону Аполлон повелел быть 
кормчим, заняв место в середине корабля. И знаменитый реформатор установил 
новые 
порядки в государстве, стремясь к тому, чтобы удовлетворить всех граждан.
Власть даровал я народу в той мере, в какой он нуждался,
Чести его не лишил, но и не дал лишних прав.
Также о тех позаботился я, кто богатством и силой
Всех превзошел, - чтобы их не опозорил никто.
Встал я меж тех и других, простерев мощный щит свой над ними,
И запретил побеждать несправедливо других.
По мнению Солона, он дал афинянам законы "самые лучшие из тех, какие они 
могли принять". Послушный воле оракула, он примирял враждующие партии и "словно 

волк, средь стаи псов вертелся". В результате все остались недовольны: ни одно 
серьезное мероприятие не удалось довести до конца, не задев при этом 
чьих-нибудь 
интересов. Божество оказалось недостаточно проницательным и, видимо, не знало 
той немудреной истины, которая открылась, в конце концов, Солону: "Трудно в 
великих делах сразу же всем угодить". Примирить всеобщие интересы было не под 
силу даже могучему олимпийцу.
Быть может, именно поэтому другому мудрецу, жившему через 250 лет после 
Солона, он посоветовал вообще отрешиться от суетных земных забот (а забот у 
мыслителя было немало: вместе с отцом он овладел хлопотливым ремеслом 
фальшивомонетчика!) и предаться созерцательной философии. Но прежде ему 
следовало отказаться от старых привычек - с ними нечего было и думать о 
занятиях 
философией, ибо, как сказал оракул, "лучше подделывать деньги, чем истину". 
Философ стал нищим скитальцем, собирал подаяния, по ночам забирался спать в 
глиняную бочку, гордо демонстрировал всем свое презрение и ходил днем с фонарем,
 
восклицая: "Ищу человека!"
Его участи - а покровительство Аполлона не спасло от насмешек и даже от 
продажи в рабство - позавидовал однажды властелин мира Александр Македонский, 
которого философ попросил лишь об одной милости - не загораживать ему солнца. 
Прославленный полководец был потрясен и со свойственной ему скромностью изрек: 
"Если б я не был Александром, я хотел бы стать Диогеном".
В общем, мудрецы не могли обижаться на проницательного сына Зевса и при 
случае всегда подчеркивали свою особую близость к нему. Пифагор, например, у 
которого, как рассказывала молва, было золотое бедро, гордился этим 
доказательством своего божественного происхождения куда больше, чем популярной 
теоремой, сделавшей его известным каждому школьнику (хотя до сих пор неясно, 
имел ли он к ней хоть какое-нибудь отношение). Легендарный спартанский 
законодатель Ликург получил от Аполлона заверения, что его законы превосходны 
настолько, что ему, олимпийцу, кажется, будто он имеет дело с богом, а не 
человеком. Понятно, спорить с божеством трудно, но нелишне напомнить, что 
Спарта 
была удивительно крепким и устойчивым государством в течение нескольких веков. 
Общее имущество, общие трапезы, запрещение роскоши, отсутствие денег (железная 
монета ничтожного достоинства - явно не тот капитал, из которого рождается 
богатство), строжайший контроль за мыслями и поступками каждого гражданина, 
железная дисциплина, военные упражнения как единственное достойное занятие, ну 
и, конечно, никаких излишеств вроде изысканных ремесел, искусства, литературы, 
науки. Мыслителей не требовалось - нужны были надежные исполнители. А решали за 

них - достойнейшие: два царя (если один - значит, уже опасность тирании!) и 28 
старейшин.
Народу тоже разрешалось участвовать в управлении. Правда, он не обсуждал 
предложений, а лишь криком отклонял или утверждал их. Но, зная, что решение 
большинством голосов не дает никакой гарантии в том, что оно верно, спартанцы 
придерживались весьма своеобразного демократического принципа: "Если народ 
постановит неверно, его надо распустить". Царям же приходилось полагаться лишь 
на милость богов: раз в девять лет специальные чиновники, дождавшись ясной, 
безлунной ночи, садились и молча наблюдали за небом. И если удавалось заметить 
падающую в определенном направлении звезду, царей обвиняли в преступлении перед 

божеством и благополучно освобождали от всех забот, связанных с бременем власти.

Спарта ревниво оберегала свои порядки. Она противилась любому 
нововведению, она сторонилась всех соседей (разумеется, кроме тех, кого 
покоряла!). Спартанцам за