170—140-х гг. 

Все это позволило собрать Полибию богатейший материал, в одних случаях 
уникальный, а в других более подробный и достоверный, чем у иных авторов. При 
этом он тщательно анализировал его, сравнивал различные версии, уточнял 
локализацию, хронологию, ход событий, не говоря уже о причинно-следственных 
связях. Хотя, как говорилось выше, Полибий не всегда прав в своих спорах с 
другими историками, хорошо уже то, что он вообще приводит их версии, тогда как, 
скажем, Фукидид, чьим последователем во многом он был   2 , ограничивается 
только собственной. В целом Полибию удалось творчески переработать собранный 
материал и придать своему труду внутреннее единство   3 . 

Весьма интересен метод изложения Полибия. Прежде всего нужно отметить, что в 
ряде случаев (в отличие от Фукидида и Ксенофонта) он говорит о себе от первого 
лица (XXXVII, 3, 2 и далее). Автор даже специально объясняет, почему это делает 
(XXXVII, 4) — очевидно, это было шагом нестандартным. Не исключено, что историк 
везде писал о себе в первом лице, а в других случаях на третье его заменили 
эксцерпторы   4 . 

Стиль Полибия суховат, что признает и он сам (IX, 1, 2), однако цель автора не 
развлечь читателя, а дать наставление государственным мужам. Некоторые его 
рассуждения трудно назвать иначе как занудством (III, 47—48; V, 98, 1—10; 
31—33; IX, 14—15; XV, 34—36). Между тем и ему не чужды драматические приемы, 
причем он передает напряжение момента с помощью скромных выразительных средств, 
но одно это уже усиливает эффект. Таково описание штурма Сард, когда воины с 
замиранием сердца следят, как их товарищи забираются на крутую скалу (VII, 17)  
 5 . Высочайшего накала достигает изложение в рассказе о пленении и гибели Ахея 
(VIII, 19—23). Рассказ достигает кульминации, когда схваченного Ахея приводят к 
Антиоху: «Когда Камбил с товарищами вошли в палатку и посадили на землю 
скованного Ахея, Антиох оцепенел от изумления и долго хранил молчание; наконец, 
тронутый видом страдальца, заплакал. Произошло это, так мне, по крайней мере, 
кажется, оттого, что Антиох постиг всю неотвратимость и неисповедимость ударов 
судьбы» (VIII, 22, 9—10). Кратко, но впечатляюще описано зрелище после битвы 
при Ладе (XVI, 8, 8—10). Не лишен Полибий и чувства юмора. Пример тому — 
история с Мойрагеном, которого уже раздели и приготовились пытать, как вдруг 
допрашивавшего его Никострата позвали по какому-то делу. «Мойраген очутился в 
странном положении, не поддающемся описанию: несколько палачей стояло уже с 
поднятыми бичами, другие у ног его раскладывали орудия пытки, но по удалении 
Никострата они стояли в недоумении, поглядывая друг на друга и ожидая, не 
вернется ли Никострат. Но время проходило, мало-помалу палачи один за другим 
удалялись, и Мойраген остался один» (XV, 28, 1—4). Таким образом, Полибий 
соблюл одно из выдвигавшихся им требований — о наглядности изложения. Другое 
дело, что художественные красоты не были для него самоцелью и главным средством 
воздействия на читателя. 

Стремится Полибий и к объективности, нередко руководствуясь принципом «Платон 
друг, но истина дороже». Так, он не скрывает отсутствия военных талантов у 
почитаемого им Арата (IV, 8, 5—6), пишет, что Арат кое-что утаивал в своих 
мемуарах (II, 47, 11), рассказывает о его двуличной политике по отношению к 
Македонии, ахейцам и Коринфу (IV, 47—50)   6 . Очень осторожно оценивает 
Полибий характер Ганнибала. Хотя историк и осведомлен о многих неблаговидных 
поступках карфагенского полководца, он воздерживается от строгих суждений, ибо 
на поведение Ганнибала «сильно влияли и часто направляли его не только внушения 
друзей, но еще больше обстоятельства» (IX, 22—26). Отрицательно относясь к 
Филиппу V Македонскому, Полибий все же хвалит его за проявленные настойчивость 
и величие души (XVI, 28, 3—9). 

Но во многих случаях историк не смог преодолеть пристрастности в изложении 
событий. Так, он патологически ненавидит этолийцев, врагов Ахейского союза, 
приписывая им все мыслимые и немыслимые пороки и преступления. Как выразился К. 
фон Фриц, «этолийцы на протяжении почти всего труда Полибия являют собою 
образец варварства и политического злобства»  1 . Конечно, этолийцы давали 
серьезные поводы для обвинений в свой адрес, однако и критика Полибия далеко не 
всегда справедлива. Он, например, уверяет, будто этолийцы начали Союзническую 
войну исключительно из страсти к грабежам и разбоям, а в качестве предлога 
использовали намерение мессенцев перейти на сторону Македонии и Ахейской лиги 
(IV, 3, 1—2; 5, 8). Между тем, это был не предлог, а одна из важнейших причин 
конфликта — перед лицом мощного македонско-ахейского альянса отпадение Мессены 
(а также Элиды) представляло для Этолии серьезную угрозу  2 . 

В другом месте Полибий пишет о замыслах этолийцев вступить в союз с Македонией 
и Спартой против ахейцев, что послужило причиной Клеоменовой войны (II, 45—46). 
Тем самым он и обвиняет этолийцев в недобрых замыслах, и оправдывает Арата, 
который, не в силах совладать с Клеоменом, обратился за помощью к Македонии и 
пожертвовал ради этого независимостью Ахейского союза. Однако упомянутые планы 
этолийцев, как показывает анализ обстановки, не имели места быть  3 , а потому 
Полибий может подпасть под обвинение в сознательной лжи, которое предъявлял 
Тимею (см. выше). Что же до Арата, то он, получив помощь от македонян против 
Спарты, отдал им Акрокоринф — ключ к Пелопоннесу, что ставило Ахайю под 
контроль Македонии. Полибий писал, что можно считать предателем того, кто