др.), что было сформулировано еще Фукидидом (I, 20, 3). Платоновская идея о 
«божественной лжи»  10 ему совершенно чужда, для него правда и польза — 
синонимы  1 . Это и не удивительно, ведь Платон считал, что ложь полезна в 
качестве лекарства, употребляемого правителями-философами по отношению к 
управляемым, а Полибий, как уже упоминалось, писал именно для первой категории, 
т. е. для государственных мужей. При этом он постоянно указывает на различие 
между вольным и невольным искажением истины (XII, 7, 6; XVI, 14, 7—8; 20, 8—9; 
XXIX, 12, 10—12)  2 . Историк должен быть объективен, сочетая в споем рассказе 
похвалу и осуждение (X, 21, 8; XII , 15, 9). Ему не следует, подобно 
трагическим поэтам, описывать события с помощью драматических приемов, ибо цели 
у истории и трагедии разные (II, 56; 59). Правда, изложение его должно быть 
живым и наглядным (XII, 25h, 3—5), но точность в описании событий важнее 
красоты слога (XVI, 17, 9 — 18, 10). Речи героев не должны уклоняться в сторону 
от обсуждаемого предмета, а сообщать лишь необходимое (XII, 25i—25k). Историк 
(прежде всего автор прагматической истории) должен разбираться в военном деле, 
политике, экономике, причем книжное знание хотя и важно, но само по себе 
недостаточно — необходимо обладать практическим опытом, необходимо посещать 
места событий, расспрашивать свидетелей; лучше всего, естественно, быть самому 
очевидцем описываемого, если позволяют обстоятельства (II, 62, 2; XII, 25g—25h; 
27)  3 . «История тогда будет хороша, — пишет Полибий, — когда за составление 
исторических сочинений будут браться государственные деятели и будут работать 
не мимоходом..., но с твердым убеждением в величайшей настоятельности и 
важности своего начинания, когда они отдадутся ему со всею душою до конца дней, 
или же когда люди, принимающиеся за составление истории, считают обязательным 
подготовить себя жизненным опытом; иначе невежество историков никогда не 
кончится» (XII, 28а, 3—5). Очевидно, образ «идеального» историка Полибий 
создавал по собственному образу и подобию, ибо обладал всеми необходимыми 
данными, им перечисленными. 

Зато своих коллег по перу он критикует нещадно и далеко не всегда объективно. 
Достается Филарху (II, 56—63), Фабию Пиктору (III, 8), Феопомпу (VIII, 11—13), 
Каллисфену (XII, 17—22) и другим. Но особенно яростно хулит Полибий 
сицилийского историографа Тимея из Тавромения, чей труд он продолжил при 
изложении событий в Западном Средиземноморье (I, 5, 1). Тимей плохо знает то, о 
чем повествует; он пишет лишь на основании письменных источников, не обладая 
необходимым опытом; он не только ошибается, но и сознательно лжет (обвинение 
особенно тяжкое)   4 ; его сочинение не обладает наглядностью; речи у Тимея 
составлены неумело и достойны разве лишь школяра; он чересчур придирчив к 
другим историкам, критикуя их за то, в чем и сам грешен, и т.д. Критике Тимея 
посвящена вся XII книга! 

Между тем некомпетентность и лживость сицилийского историка может быть 
поставлена под сомнение хотя бы тем фактом, что Полибий продолжил его труд — 
ведь если бы сочинение Тимея было настолько неудачным, то следовало бы не 
продолжать его, а заново изложить искаженные им события. Вместо этого Полибий 
заимствует у Тимея немало сведений по истории Западного Средиземноморья   5 , а 
заодно и летосчисление по олимпиадам   6 . Он сам признает многосторонние 
познания сицилийца и его прилежность   7 , оговариваясь, что тот несведущ лишь 
в некоторых предметах (XII, 27а, 3). Почему же тогда последний подвергается 
столь беспощадной критике? Причины этого очевидны: Тимей — конкурент, чьей 
славе ахеец явно завидовал (XII, 26d)  8 . К тому же Полибия, балканского грека,
 никак не устраивало, что в центр своего повествования с претензией на 
универсальную историю тот ставил Сицилия   9 . Так что, хотя у Тимея и были 
серьезные недостатки, Полибий, несомненно, их преувеличил и сам оказался 
повинен в том, в чем обвинял предшественника — в пристрастности и придирчивости.
 

Но как работал сам Полибий? 

Бесспорно, он подходил к делу самым серьезным образом. Историк хорошо знал 
историческую литературу — об этом свидетельствует хотя бы его полемика с 
многочисленными историками. Правда, ахеец упоминал ее преимущественно с 
полемическими целями и крайне редко прямо признавал, что черпает оттуда факты 
(см.: III, 56, 2). Не удивительно, что вопрос об источниках «Всеобщей истории» 
весьма сложен   10 . Работал Полибий, помимо исторических трудов, и с 
материалами римских, родосских, возможно, ахейских архивов   11 , о чем 
свидетельствуют цитируемые им тексты договоров между Римом и Карфагеном (III, 
22, 4—13; 24, 3—13; 25, 2—8), Филиппом Македонским и Ганнибалом (VII, 9), Римом 
и этолийцами (XXI, 32, 2—15), антиселевкидской коалицией во главе с Римом и 
Антиохом III (XXI, 45), постановление сената об Александре и Лаодике (XXXIII, 
18, 12—13) и др. Не раз беседовал историк и с очевидцами событий — нумидийским 
царем Массиниссой, галатской царицей Хиомарой, друзьями Персея Македонского, 
людьми, знавшими Ганнибала и др. (II, 48, 12; IX, 25, 3—4; XXI, 38, 7; XXIX, 8, 
10; XXXIV, 10, 6—7). Во время своих многочисленных поездок Полибий бывал на 
местах описываемых событий — в Италии, Испании, Африке, Галлии, в т. ч. Альпах 
(III, 48, 2; 59, 7; X, 11, 4), предполагалось, что он посетил берега 
Геллеспонта и даже Экбатаны (Западный Иран), но оснований для таких выводов (ср.
: V, 44; X, 27; XVI, 29) недостаточно   1 . Как уже говорилось, он сам был 
свидетелем многих описанных им событий — Третьей Македонской, Третьей 
Пунической, Нумантинской войн, внутриполитических перипетий в Греции и Риме в