69. Гескон с деньгами прибыл к ним морем и, пристав к Тунету, созвал прежде 
всего начальников, потом по племенам собрал простых солдат. Он то порицал их за 
прошлое, то старался разъяснить им настоящее, но больше всего обращал их 
внимание на будущее и убеждал относиться благожелательно к тем, которые издавна 
платили им жалованье за службу. В заключение он приступил к разрешению спора о 
недоданном им жалованье, причем производил и уплату по племенам. Был здесь 
некий кампанец по имени Спендий, раб, перебежавший от римлян к карфагенянам, 
человек необычайной силы и отважный на войне. Он опасался, что господин его 
может явиться в Карфаген и получить его обратно, а по римским законам он 
подлежал позорной смерти  168 ; поэтому Спендий говорил дерзко и делал все для 
того, чтобы не допустить до примирения наемников с карфагенянами. Заодно с ним 
действовал некий ливиец Матос, хотя человек свободный и участвовавший в походе, 
но больше всех мутивший во время описанных выше беспорядков. Из страха, как бы 
не понести наказания одному за всех, он разделял настроение Спендия и, 
обратившись к ливиянам, доказывал, что с получением всеми другими народами 
жалованья и с удалением их на родину, карфагеняне на них одних обратят свой 
гнев и пожелают подвергнуть их тяжкой каре, дабы застращать всех ливиян. 
Подобные речи быстро вызвали возбуждение в толпе, и под тем ничтожным предлогом,
 что Гескон, выдавая им жалованье, отсрочивает все-таки вознаграждение за хлеб 
и за лошадей, немедленно сбежались в собрание. С напряженным вниманием слушали 
ливияне нападки и обвинения Спендия и Матоса против Гескона и карфагенян. Если 
выступал теперь кто-либо другой с советом, они не дожидались конца речи и, не 
зная еще, соглашается ли говорящий со Спендием или возражает ему, тут же 
побивали его камнями. Так убили они немало на этих сборищах и начальников, и 
простых людей. Толпа понимала одно только слово: «бей!», потому что наемники 
били не переставая, особенно когда сбегались на сборище опьяненные за обедом. 
Тогда, лишь только кто-нибудь начинал свою речь словом «бей!», они, услышав это,
 со всех сторон быстро кидались бить, и выступившему с речью уже не было 
спасения. Поэтому никто более не дерзал подавать советы, и ливияне выбрали себе 
вождями Матоса и Спендия. 

70. Всюду Гескон видел возбуждение и смуты. Но будучи озабочен больше всего 
благом родины и понимая, что, наверное, самому государству карфагенян грозит 
беда, раз наемные солдаты обращались в диких зверей, он с опасностью жизни 
продолжал настойчиво действовать по-прежнему, то призывая к себе начальников, 
то собирая и увещевая солдат по племенам. Потом, так как ливияне не получили 
еще жалованья и дерзко требовали его, Гескон с целью смирить их наглость 
предложил требовать денег от вождя своего, Матоса. При этих словах наемники 
пришли в такую ярость, что не рассуждая ни минуты, бросились прежде всего 
грабить лежавшие тут же деньги, потом схватили Гескона и его 
товарищей-карфагенян. Соумышленники Матоса и Спендия понимали, что война 
возгорится скорее всего в том случае, если войска совершат какое-либо деяние, 
противное законам и правам народов, а потому поощряли неистовства толпы, 
расхищали вместе с деньгами и пожитки карфагенян, а Гескона и его товарищей с 
обидами и насилием заковали в цепи и отдали под стражу. Теперь наемники были 
уже в открытой войне с карфагенянами, потому что учинили преступный заговор и 
нарушили общие всем народам права. 

Вот по какой причине и каким образом вспыхнула война у карфагенян с наемниками, 
именуемая также ливийскою. Соумышленники Матоса, учинив рассказанное выше, 
тотчас разослали послов в ливийские города с призывом к свободе и с просьбою 
помогать им и действовать заодно с ними. Почти все ливияне вняли этому призыву 
к возмущению против карфагенян и охотно доставляли жизненные припасы и 
вспомогательные отряды. Мятежники вслед засим разделили свои силы, причем одна 
часть приступила к осаде Утики  169 , другая — Гиппакрит  170 , ибо города эти 
не пожелали примкнуть к восстанию. 

71. До сих пор карфагеняне извлекали средства к частной жизни из произведений 
своих полей, а государственную казну и общественные запасы пополняли из доходов 
Ливии, кроме того, войну вели обыкновенно силами наемных войск; теперь вдруг 
они не только теряли все эти средства, но и видели, что они обращаются на 
погибель им, а потому столь нежданный оборот дела привел их в крайнее уныние и 
отчаяние. Они питали было постоянную надежду, что по заключении мира отдохнут 
немного от трудов, истощивших их за время сицилийской войны, и будут жить в 
довольстве. Но вышло наоборот, ибо началась еще большая и более опасная война. 
Прежде они боролись с римлянами за Сицилию, теперь им предстояло в домашней 
войне бороться за самое существование свое и своей родины. Кроме того, после 
поражений в стольких морских битвах они не имели ни оружия, ни морского войска, 
ни оснащенных судов; у них не было запасов и ни малейшей надежды на помощь 
извне от друзей или союзников. Теперь карфагеняне ясно поняли, сколь велика 
разница между войною с иноземцами, живущими по другую сторону моря, и 
внутренними междоусобицами и смутами. К тому же главными виновниками стольких 
тяжких бед были они сами. [72.] Ибо в предшествующую войну они проявили большую 
суровость в управлении ливийскими народами, воображая, что имеют для этого 
достаточные основания в самой войне. Так, со всех деревенских жителей они брали 
половину земных плодов, а на горожан наложили вдвое большую дань против прежней,
 при этом не было никакой пощады неимущим и никакого снисхождения; правителей 
отличали и ценили не тех, которые обращались с народом мягко и человеколюбиво, 
но тех, которые доставляли им наибольшие сборы и запасы, а с туземцами