город за получением жалованья. Но карфагеняне были сильно озабочены тем, что 
некоторые из наемников, давно уже возвратившиеся в город, из тоски по детям и 
по женам или не пожелают уходить вовсе или после ухода возвратятся снова к 
своим пожиткам, и, таким образом, город ничуть не избавится от беспорядков. 
Вследствие этой тревоги карфагеняне, невзирая на отказ, беспощадно принуждали 
наемников забирать пожитки с собою. Между тем, собравшись все в Сикке, наемники 
предавались разгулу: после долгих трудов они жили теперь вольною и праздною 
жизнью, что бывает очень вредно для наемных войск и служит, можно сказать, 
источником и единственной причиной волнений. Вместе с тем некоторые из них на 
досуге начали рассчитывать не выданные им остатки жалованья и увеличивать их, а 
потом, насчитав сумму, которая во много раз превосходила действительно 
следовавшую им, они заявили, что ее-то и нужно требовать от карфагенян. К тому 
же они вспоминали обещания, которыми ободряли их начальники в минуты опасностей,
 а потому питали в душе смелые надежды и нетерпеливо ждали прибавки жалованья. 
[67.] В то время, как наемники были в сборе в Сикке  166 , к ним явился Ганнон, 
тогдашний начальник карфагенской Ливии; он не только не удовлетворил их 
ожиданий и не исполнил прежних обещаний, но еще, ссылаясь на тягость налогов и 
вообще на стесненное положение государства, пытался склонить воинов к отказу от 
некоторой доли причитающегося им жалованья. Это не замедлило вызвать споры и 
волнения; наемники постоянно собирались толпами — или по племенам, или все без 
различия. Так как наемные войска принадлежали не к одному племени и говорили на 
разных языках, то люди не понимали друг друга, и в стоянке царили шум и 
смятение. Дело в том, что карфагеняне постоянно имели у себя на службе 
наемников различных стран и, составляя войско из многих народностей, добивались 
того, что наемники с трудом и нескоро столковывались между собою, повиновались 
начальникам и не были для них опасны; но карфагеняне попадали в гораздо большее 
затруднение, когда им приходилось увещевать, успокаивать и разубеждать 
наемников в случаях раздражения их, гнева и волнений. И в самом деле, раз этими 
войсками овладевают недовольство и смута, они ведут себя не как люди и под 
конец уподобляются, диким зверям, впадают в бешенство. То же случилось и теперь.
 Войска состояли частью из иберов и кельтов, частью из лигистинов и балеарян, и 
лишь немного было полуэллинов  167 , большею частью перебежчики и рабы; самую 
многолюдную долю наемников составляли ливияне. Таким образом, невозможно было 
ни собрать их всех вместе, ни придумать относительно их какое-либо средство. Да 
и как сделать это? Не может же начальник знать языки всех народов; едва ли, 
можно сказать, не труднее еще обращаться к собранию через нескольких 
переводчиков и об одном и том же предмете говорить четыре-пять раз. Оставалось 
одно: обращаться с требованиями и увещаниями к солдатам через начальников, что 
неустанно пытался тогда делать Ганнон. Но и начальники понимали не все, что 
говорилось; а иной раз, соглашаясь с главнокомандующим, они передавали толпе 
совсем не то, одни по ошибке, другие со злым умыслом; следствием этого были 
вообще непонимание, недоверие и беспорядок. Ко всему прочему присоединилось еще 
подозрение, будто карфагеняне намеренно прислали к ним не одного из тех 
начальников, которые знали сицилийские дела и давали обещания наемникам, но 
такого, который не присутствовал ни при одном деле. Наконец, не придя к 
соглашению с Ганноном и питая недоверие к начальникам отдельных частей, наемные 
войска в гневе на карфагенян направились к их городу и в числе двадцати тысяч с 
лишним расположились лагерем у так называемого Тунета стадиях в ста двадцати от 
Карфагена. 

68. Теперь, когда ничто не помогало, карфагеняне ясно поняли свои ошибки. 
Большою неосторожностью было и то уже, что они такое количество наемных солдат 
собрали в одном месте, не имея никакой опоры на случай сражения в войсках из 
собственных граждан, а еще большею ошибкою была отправка из города вместе с 
наемниками детей их, женщин и всех пожитков. Имей все это в залоге, они могли 
бы спокойнее обсудить разразившуюся над ними беду, да и враги их были бы 
уступчивее в своих требованиях. Теперь же, устрашенные близостью неприятельской 
стоянки, карфагеняне соглашались на все, лишь бы смирить их гнев. Они отправили 
из города обильные запасы различных предметов необходимости и продавали их так 
и по той цене, как хотели и какую назначали мятежники; кроме того, посылали к 
ним одного сенатора за другим с обещанием исполнить по мере возможности всякое 
требование их. Однако наемные войска каждый день измышляли что-нибудь новое, 
становились все наглее, потому что видели тревогу и упадок духа в карфагенянах. 
К тому же вспоминая сражения свои в Сицилии против римских легионов, они 
преисполнились уверенностью в том, что не только карфагенянам, но и всякому 
иному народу трудно бороться с ними. Поэтому лишь только карфагеняне сделали им 
уступку касательно жалованья, они тотчас пошли дальше и потребовали 
вознаграждения за павших лошадей. Когда и это было принято, войска поставили 
новое требование, чтобы за тот хлеб, который должны были им давно уже, 
карфагеняне заплатили по наивысшей цене, до какой поднималась она в военное 
время. Вообще мятежники постоянно подыскивали что-либо новое, делая невозможным 
всякое соглашение, ибо в среде их было много людей развращенных и беспокойных. 
Тем не менее карфагеняне обещали все возможное и, наконец убедили их доверить 
решение спора одному из бывших военачальников в Сицилии. Гамилькаром Баркою, 
под начальством которого воевали в Сицилии, наемники были недовольны под тем 
предлогом, что он не явился к ним в звании посла, тем самым обидел их, что 
добровольно сложил с себя полномочие главнокомандующего. Напротив, к Гескону 
они настроены были дружелюбно, к тому самому, который был военачальником их в 
Сицилии и проявлял о них вообще большую заботливость, наипаче при переправе из 
Сицилии. На него-то и возложено было решение спора.