затруднительное положение. Они попытались было запереть устье гавани плотиною. 
Но на очень многих пунктах попытки их при значительной глубине моря не вели ни 
к чему: все, что ни бросали они в море, не держалось в нем на месте, но при 
самом опускании в воду относилось в сторону и разбивалось на части волною и 
быстрым течением. Наконец, в одном мелком месте удалось с большим трудом 
возвести плотину; на ней-то сел на мель четырехпалубник, выходивший в море по 
ночам, и попал в руки римлян: он сколочен был замечательно искусно. Захватив 
судно и вооружив его отборной командой, римляне наблюдали за всеми входящими в 
гавань, особенно за Родосцем. Случилось как раз так, что в ночную пору он 
проник в гавань, а затем снова на виду у всех вышел в открытое море. При виде 
четырехпалубника, который покинул стоянку в одно время с его собственным судном 
 144 , Ганнибал узнал корабль и смутился. Сначала он пытался было ускорить ход 
и бежать, но, так как искусные гребцы уже настигали его, Ганнибал вынужден был 
повернуть судно назад и вступить в борьбу с неприятелем. Однако корабельные 
воины, превосходившие карфагенян численностью и состоявшие из отборных граждан, 
взяли верх, и Ганнибал попал в плен. Овладев и этим прекрасно сколоченным 
кораблем, римляне приспособили его к битве и теперь положили конец смелым 
попыткам проникать в Лилибей. 

48. Между тем как осажденные настойчиво восстановляли то, что разорял 
неприятель, и отказались уже от мысли повредить или разрушить сооружения римлян,
 поднялась буря, с такой силою и стремительностью обратившаяся на передние 
части машин, что сорвала навесы и опрокинула стоявшие перед навесами и 
прикрывавшие их башни. Некоторые из эллинских наемников находили этот момент 
благоприятным для разрушения неприятельских укреплений и сообщили свой план 
военачальнику. Гимилькон принял совет, быстро изготовил все нужное для 
приведения замысла в исполнение, затем молодые люди соединились и в трех местах 
бросили огонь в осадные машины. Сама давность этих построек, казалось, 
подготовила легкое воспламенение их, к тому же ветер дул прямо против башен и 
машин; поэтому огонь распространялся быстро и неудержимо, и все меры римлян 
задержать пламя и защитить постройки оказывались бесполезными и 
недействительными. Пожар наводил такой ужас на защитников, что они не могли ни 
видеть, ни понимать того, что творилось. Многие из них, покрываемые налетавшею 
золою, искрами и густым дымом, падали и погибали прежде, чем подойти к огню и 
защитить горевшее. Одно и то же обстоятельство делало затруднительным положение 
противника и благоприятствовало поджигателям. Ибо все, что могло затемнять свет 
и причинять ушибы, относилось ветром в сторону неприятеля; напротив, все, что 
бросали и метали карфагеняне в защитников укреплений или в самые укрепления с 
целью разрушить их, падало по назначению: метающие видели перед собою местность,
 а сила полета увеличивалась от дуновения ветра. Наконец разрушение охватило 
все до такой степени, что самые основания башен и наконечники таранов сделались 
негодными от огня. После этого римляне покинули надежду осадить город с помощью 
сооружений и кругом обвели его канавою и валом, впереди своей стоянки возвели 
стену и предоставили все времени. Наоборот, жители Лилибея восстановили 
разрушенную часть стены и теперь спокойно выдерживали осаду. 

49. Когда весть об этом пришла в Рим, а вслед затем стали приходить многие 
свидетели с извещением о гибели большей части команды при защите сооружений и 
вообще при осаде, римляне поспешно набрали моряков и в числе почти десяти тысяч 
человек отправили их в Сицилию. Когда римляне переправились через пролив, а 
затем сухим путем прошли в лагерь, консул их Публий Клавдий  145 собрал 
трибунов  146 и объявил, что теперь пора идти всем флотом в Дрепаны, ибо, 
говорил он, вождь карфагенян Атарбал, состоящий в городе начальником, не 
приготовлен к нападению, ничего не знает о прибытии римской команды и пребывает 
в том убеждении, что римляне вследствие понесенных при осаде потерь не в силах 
выйти в море со своим флотом. Так как все одобрили его план, то Публий тотчас 
посадил на корабли прежнюю и новую команду; в воины выбрал способнейших солдат 
из всего войска; они шли охотно, потому что поход был недалекий и сулил верную 
добычу. Снарядив корабли, консул около полуночи выступил в море, не будучи 
замечен неприятелем. Сначала он шел тихо, оставляя берег по правую руку. На 
рассвете передовые корабли начали показываться у Дрепан; завидев их неожиданно, 
Атарбал сначала смутился. Однако он скоро оправился, понял наступательные 
замыслы неприятеля и решил испробовать все меры, выдержать всякое испытание, 
лишь бы не даться в осаду, которая подготовлялась столь явно. С этою целью 
Атарбал поспешно собрал команду на берег и через глашатая вызвал из города 
наемников. Когда все были в сборе, он краткою речью постарался внушить им 
надежду на победу, если они отважатся на морскую битву, и, напротив, 
предсказывал им лишения, сопряженные с осадою, если они не пойдут тотчас 
навстречу опасности. Собравшиеся жаждали боя и громко требовали вести их в дело 
немедленно. Атарбал похвалил воинов за усердие и отдал приказ садиться поскорее 
на корабли, не терять из виду его корабля и следовать за ним. Поспешно 
распорядившись, Атарбал отчалил первый и отправился в открытое море прямо под 
скалы не с той стороны гавани, по которой входил неприятель, но с 
противоположной. 

50. Когда римский консул Публий увидел, что неприятель сверх всякого ожидания 
не уступает и не смущается его появлением, его собственные корабли находятся 
частью уже в гавани, частью у входа в нее, а третьи приближаются ко входу; он 
приказал всем кораблям повернуть назад и выйти из гавани. Находившиеся в гавани 
корабли столкнулись при повороте с теми, что были у входа в нее, а это вызвало