ель преследовал фальсификатор. Иногда подделки разоблачают лишь 
по прошествии времени, особенно когда подделываются произведения искусства: не 
по идеологическим, а по материальным причинам.
Бывает, что со времени фабрикации веши настолько изменяются вкусы, что подделка 
в новую эпоху задевает здравое чувство стиля. Тогда соответствующая статуя 
переезжает в музейный подвал. Вряд ли ее когда-нибудь «реабилитируют» и вернут 
на прежнее место: полное повторение художественного вкуса практически 
невозможно.
Несколько по-другому дело обстоит с «идеологическими» фальшивками: рукописями и 
документами. Их цель иная – воздействовать на умы. Если это удается – конечно, 
не на основе этой подделки, а других, не разоблаченных фальшивок и мошенничеств,
 – тогда и разоблаченный однажды документ может сновa занять место на полке 
подлинников.

Разумеется, сразу после того, как мошенничество раскрылось, «уличенный» 
документ должен исчезнуть из поля зрения. Зато несколько поколений спустя – чем 
больше, тем лучше, – он вполне может быть извлечен на свет божий, чтобы 
выполнить-таки свою функцию. Значит, его время пришло. Розвита и Лигуринус, 
например, снова причислены к свидетельствам средневековья
[203]
.

Такое уж странное «совпадение»: нужные античные тексты находятся именно тогда, 
когда приспело для них время. Правда, случается, что и «вызревание» времени 
ускоряется подобными «открытиями». Так, в 1916 году были открыты фрагменты 
сочинений античного софиста Антифона, который, оказывается, провозглашал 
всеобщее равенство и ратовал за политические свободы. Такое немыслимо даже для 
Ренессанса, да и для 1848 года еще рановато. Зато для эпохи обрушивающихся в 
Первую мировую войну монархий эти лозунги подходят как нельзя лучше, и они были 
встречены, что называется, «на ура». Вопрос о подлинности Антифона, стало быть, 
решен. Прецеденты нам уже знакомы по подделкам эпохи барокко: пока документ не 
противоречит церковным догматам, он считается подлинным, как и все, что 
вписывается в общую картину и служит своей цели.



«Иконоборец»

Так, с легкой долей иронии, величали французы XVII века одного из выдающихся 
богословов, которому своими яростными разоблачениями лжесвятых удавалось даже 
добиться того, что церковь признавала их «неисторичными» и вычеркивала из 
литургических календарей.
Жан де Лонуа (1603-1678) родился в Нормандии и, перебравшись в Париж, одно 
время организовывал еженедельные встречи с единомышленниками-реформаторами. 
Подобные сходки, впрочем, скоро запретили. Одну из его книг конфисковали прямо 
в типографии, другие – запрещали к продаже. Сегодня они выглядят робким 
поползновением чуть «проредить» безмерно разросшиеся когорты «праведников», 
следствие бездумного «святопочитания». Дионисия Ареопагита, например – якобы 
современника апостолов, обратившего в христианство римскую Галлию, – 
«иконоборец» считал анахронизмом. А историю с высадкой Лазаря и Марии Магдалины 
в Провансе – называл полной бессмыслицей.
Будучи у Гольстениуса в Риме (имя этого подделыцика нам уже знакомо), Лонуа, 
видимо, узнал что-то такое, что настроило его на критический лад. Он был весьма 
плодовитым и популярным автором и, прежде всего, всеми признанным и уважаемым 
богословом. Его стремление к «очищению рядов» вполне отвечало духу времени. В 
его, наверное, лучшей работе, способствовавшей, однако, «удостоверению» 
поддельных хроник, осуждались выдуманные монастырские школы эпохи Карла 
Великого и его наследников (книга вышла на латыни в 1672 году). Полстолетия 
спустя все его сочинения собрали в пять томов и издали в Женеве. Время запрета 
на его сочинения прошло.



Иезуит Жермон


Святые приходят и уходят. Входят в моду, всеми почитаются, потом уступают место 
другим. Могут меняться картины на стенах церкви, но никогда – ее внутреннее 
содержание, основополагающие принципы. Они остаются неизменными. По крайней 
мере, с тех пор, как на стол Гуттенберга легла первая, напечатанная в его 
типографии Библия. А если менялись догмы, то некоторые касающиеся их документы 
объявляли поддельными, а соответствующих отцов церкви – еретиками. Бартелеми 
Жермон, французский иезуит из Орлеана (1663-1712 (или 1718?)), знаменитый 
противник Жана Мабийона, основателя палеографии, и Феликса Костанса, – в 
сочинении De veteribus regumfrancorum diplomatibus et arte secernendi vera 
afalsis (О древних свидетельствах франкских королей и искусстве различать 
подлинное от поддельного, Париж, 1703) предпринял попытку исследования 
источников. А в книге О древних еретических погубителях книг Отцов церкви – 
вышедшей десять лет спустя с позволения церковной цензуры и по личной 
рекомендации короля Франции, он пишет (в лучших традициях богословского 
красноречия подтверждая свой вывод неотразимыми аргументами), что древние 
манускрипты с текстами Блаженного Августина и даже евангельские рукописи, 
восходящие якобы к IV—V BB., – были подделаны в бенедиктинском монастыре Корби 
в IX веке (или позже, до XIII в.)
[204]
. Ниже я представлю образчик его доказательств.

Богом проклятый преступник, «которого ты повесишь на дереве», как выражается 
Моисей (5, 21, 23), – должен быть снят в тот же день и погребен. В Новом Завете 
(Послание к Галатам, 3, 13) проклятый преступник превращается в свою полную 
противоположность, а именно – в Иисуса. Или: если Даниил упоминает «двурогого 
Александра», то текст не может быть написан ранее, чем этот самый Александр 
родился на свет божий (даже если такую чушь учила аж сама церковь). Так же и 
глупая история в книге пророка Исайи о молодой женщине, нарушившей супружескую 
верность и забеременевшей при этом, – это вовсе не предсказание о явлении 
Христа. Но у Матфея (1, 23) это подано именно так. А молодая женщина с