Достаточно упомянуть хотя бы Дворец калифов Омейядов: 
выстроенный в поздне-античном стиле, с типично Сасанидским декором и настенной 
живописью, – он ни в коем случае не может быть отнесен к исламской архитектуре. 
Кто не может съездить в Ирак или Иорданию и лично во всем убедиться, тот пусть 
сходит в музей Перга-мон в Берлине. Туда в 1903 году привезли монументальные 
фрагменты руин дворца Мшатта. И что мы видим на фотоснимках фресок этого 
стоявшего в пустыне замка? Там представлены обнаженные женщины, борцы на арене, 
аллегорические богини и калифы, носящие на голове изображения крылатого солнца 
языческого бога Ахура-Мазды.
Во многих дворцах встречаются даже типично «христианские» кресты, обвитые 
побегами винограда, как, например, в Самарре IX века. До 930 года нигде нет и 
следа того фанатичного ислама, который описывается в исторических книгах.
Думаю, этого краткого экскурса хватило, чтобы стала ясна «генеральная линия» 
нашей аргументации. За подробностями я отсылаю к моим книгам и статьям.




Глава 12. СТРАТЕГИИ ЗАЩИТЫ: ЕВРОПА И КИТАЙ


«Широкомасштабная Операция» началась на исходе средневековья; без готовой 
концепции, без плана и программы. Шло время, сменялись поколения, и только 
немногие знали, что свершается «творение» прошлого. Обычно писатели, 
реагировавшие на своих предшественников, не имели перед глазами полной картины. 
Большинство людей мало интересовалось тем, что на самом деле представлял собой 
автор того или иного сочинения, главное – «что в нем написано». В этом нет 
ничего из ряда вон выходящего или слишком наивного; примерно то же самое 
происходит и в сегодняшнем естествознании (Фридрих, 1997).
Вспомогательных наук, как, например палеографии, археологии, нумизматики и 
самой хронологии, до Ренессанса не существовало. В предшествовавший ему период 
мало кого волновала мысль, сколько лет рукописи: тысяча или десять. Всех в 
первую очередь занимало содержание. Если оно отвечало богословским либо 
мировоззренческим установкам, то и само сочинение признавалось и считалось 
заслуживающим внимания. Такой практический подход к литературе способствовал 
внедрению и признанию порой самых противоречивых и чужеродных идейных систем: 
гностических, исламских или иудейских. Стоило только перевести иноязычный 
трактат или вставить его – в подогнанном с оглядкой на требования догмы виде – 
в собственный текст, как следовало признание в качестве самобытного творения и 
его включение в коллективный духовный багаж.

Подобная открытость инородному духовному наследию сегодня немыслима. В этом 
смысле «Широкомасштабная Операция» существенно обогатила нашу культуру
[180]
.

Потом все кончилось. Пала Византия, и, если не раньше этого события, то уж во 
всяком случае вместе с потоком беженцев из первого бастиона христианской 
философии в Европу ворвался шквал новых идей, мыслей, учений. Оказалось, что за 
границей Европы, за пределом европейских крепостных ворот лежит другой мир с 
иным летоисчислением и иной историографией, с самобытной литературой и мало 
знакомой наукой, а главное, с другим мировоззрением, освоить и интегрировать 
которое Запад уже не в состоянии. И началось размежевание.
Церкви пришлось определять, какие книги суть Слово Божье (Канон); чьи труды 
заложили основы богословия (кого вести по ведомству «отцы церкви») и как именно 
должна выглядеть история «рождения» и «детства» католической религии. Тексты 
«выбраковывали» и «просеивали», писали и фальсифицировали. С расцветом эпохи 
Возрождения, которую правильнее было бы назвать эпохой Рождения (нашей 
цивилизации), «Широкомасштабная Операция» стала приобретать характер 
сознательной акции. Но это вовсе не значит, что были выработаны общие ее законы,
 точные инструкции и алгоритмы. Наоборот: не стало больше прежнего подчинения 
неким неписаным правилам, основывавшимся на чувстве корпоративной солидарности 
немногих, знавших друг друга и все написанное гуманистов. Дикое семя дало 
обильные всходы.
Лишь на этой стадии пришло осознание того, какое количество текстов было 
подделано, и начались попытки остановить неуправляемое «размножение» фальшивок. 
Именно поэтому кое-что стали разоблачать или объявлять неправильным, 
еретическим.

Но весь «чинквеченто»
[181]
(XVI век) прошел в плодотворных дискуссиях, диких распрях и пьянящих душу актах 
творения нового. Лишь в результате проведенной Папой Григорием давно назревшей 
реформы календаря (1582), требования о подготовке которой артикулировались в 
течение века с лишним, была проведена итоговая черта. Тем самым предполагалось 
дать отпор еретикам и язычникам. Начался планомерный процесс, в ходе которого 
укреплялись «отвоеван