стеренками с зубчиками, выполненными (если посмотреть под лупой) с 
миллиметровой точностью, выдающей современную отливку?!
(Рис. 30.)


Столь же мало удачной оказалась и другая фальшивка, в случае которой надгробие 
– в манере палимпсеста – было «снабжено» солидной древностью: задняя 
поверхность обработана таким образом, чтобы придать ей вид фрагмента античной 
стелы, посвященной языческим богам. Однако и она, и лицевая сторона, на которой 
выцарапано изображение китов и скорняжного ножа, изготовлены явно в XIX веке в 
качестве «доказательства» для языческой эпохи. Теперь это надгробие служит 
христианству, хотя ни киты, ни скорняжный нож не относятся к числу известных 
символов католической церкви
(рис. 28).

А вот явно языческое надгробие из Нижнего Доллендорфа, хотя и оно служит 
сегодня доказательством христианства. Неизвестно, правда, чем воин с коротким 
мечом и походной флягой напоминает христианина (Христа он ни в коем случае не 
напоминает), так же как и вырезанный на обратной стороне мужчина с копьем и 
нимбом. Присмотритесь к его носу, пальцам и ногам: вы поймете, насколько 
халтурно работали поддельщики.

Как можно было предвидеть, выставленные рукописи производят не лучшее 
впечатление. Многочисленные камни и украшения, навязанные 
пройдохами-антикварами, свидетельствует о трудности профессии директоров 
музеев: им все время приходится страдать из-за таких обманов. Но то, что 
подделки, в XIX веке служившие подтверждением франко-германского язычества, 
представлены в качестве основного доказательства раннехристианской истории 
Центральной Европы, граничит с наглостью
(рис. 26; 29).

Не желая утомлять читателя дальнейшим обзором экспонированных фальсификатов 
(изредка выполненных мастерски, чаще же всего – по-детски наивно), я повторю 
следующее: если для втирания очков относительно раннехристианской истории 
Центральной Европы приходится прибегать к столь дорогостоящему надувательству, 
значит, справедлив вывод о том, что невозможно найти ни малейшего следа 
существования здесь христианской церкви до эпохи Оттонов (X век).
Каким образом франки, славяне, германцы и англосаксы приняли христианство, это, 
по мнению Блюера (1921, с. 23), «на сегодняшний день – темная история». Сам он 
склонен видеть в принятии новой религии феномен свободного выбора духовного 
родства. Никто не перенимал чуждый восточный культ (и уж во всяком случае – не 
насильственно), но была создана собственная религиозная форма. «Христианство не 
было „импортировано" в процессе его географической экспансии из Галилеи через 
Малую Азию и Грецию в Италию. Оно почти одновременно, подобно эпидемии, 
вспыхнуло среди человечества той эпохи» (с. 184).

Я хочу подчеркнуть, что «вспышка» случилась одновременно с возникновением 
ислама и иудаизма
[96]
, в 980-1090 гг. (Блюер, к сожалению, не видит этих хронологических рамок.)

Таким образом, несостоятельным оказывается тезис о «чужеродности» христианства, 
который – подобно тонкому слою штукатурки – скрывает от взгляда суть явления: 
его корни уходят в европейскую почву. Это обстоятельство в такой мере 
шокировало деятелей культуры вроде Эрнеста Ренана или его современного 
оппонента Мориса Олендера, что они, с энергией, достойной лучшего применения, 
пытаются доказать обратное или же, наоборот, энергично углубляются в этот тезис.
 Их можно понять: с одной стороны, христианство вроде бы потеряло свою 
авторитетность, оказавшись, вместо учения далекого Древнего Востока, 
доморощенным изделием. Зато с другой стороны, осознание того, что христианство 
– не более чем поэтический пересказ понятий нашей этики, должно подействовать 
отрезвляюще и дать повод к развитию самостоятельного мышления. И Бог нам в 
помощь!



Язык

Языковая неуверенность также имеет большое значение в ходе оценки. Гуманисты 
постоянно совершенствовали латынь, стараясь писать как можно «классичнее». В то 
время как средневековые богословские трактаты сочинялись на своевольной 
(«испорченной») вульгарной латыни, Эразм Роттердамский, например, писал на 
безупречном классическом языке. Так, можно даже установить правило для 
датировки христианских сочинений: чем лучше латынь, тем позже был написан текст.

Анализ слов, представленный Бальдауфом, позволяет сделать вывод о возрасте 
Евангелия.
Когда фарисей говорит Иисусу: Rabbi, peto ut mecum hodie velis manducare (Рабби,
 разделишь ли ты со мной трапезу), – все слова нам понятны, кроме слова 
manducare. Оно часто вс