в невзгодах дамам и девицам". [424] Теперь откроем устав: "В этой религии [т. е.
 религиозной общине] процвел и возродился орден рыцарства [т. е. рыцарство как 
таковое], каковой орден [до сих пор] пренебрегал любовью к справедливости, 
каковая присуща его служению, и не делал того, что должен был делать: а именно 
защищать бедных, вдов, сироток и храмы" (глава VI французской версии устава). 
Beлико искушение вообразить, что тамплиеры были вдохновлены в этом случае 
текстом трувера, однако текст устава, судя по всему, является более ранним, 
нежели сочинение Кретьена де Труа. [425]

Одно из наиболее оригинальных творений Кретьена - образ странствующих рыцарей, 
подобных которым не находят ни в романах его предшественников, ни в цикле о 
Карле Великом, ни в цикле о мятежных баронах, ни, наконец, в "Бруте" норманна 
Васа, вольно перелагавшего британскую историю Гальфрида Монмутского 
французскими стихами, где Артур и его соратники скорее сравнимы с Карлом 
Великим и его пэрами. Кретьен де Труа первым также воспел рыцарей поборников 
справедливости, странствующих в варварских краях. И здесь снова заметно 
сходство с орденом Храма - не только с общиной в Святой Земле, где Гуго де 
Пейен "со товарищи" нес дозор на склонах горы Кармильской, но и с тамплиерами 
Запада, где "братья, которые будут посланы в разные страны света, что, полагаем,
 будет часто происходить, - должны по силе своей исполнять повеления устава". 
Мы даже узнаем "достойных мужей, друзей Дома", у которых тамплиеры 
останавливаются в пути, в тех "достойных мужах-вассалах", оказывавших 
гостеприимство героям Кретьена - Ивейну и Ланселоту. А что напоминают нам 
рыцари-мятежники, разбойничающие насильники, побеждаемые соратниками короля 
Артура (причем побежденных отправляют ко двору Артура, где они исправляются и, 
снискав королевскую милость, сами рассаживаются за Круглым Столом)? Не созвучна 
ли их судьба словам устава тамплиеров: "Туда, где вы могли бы собрать 
отлученных рыцарей, мы и приказываем вам отправиться; и если отыщется 
кто-нибудь желающий препоручить себя и присоединиться к ордену рыцарства в 
заморской стране" - того надлежит "милосердно принять", дабы снискать "спасение 
его души". Сам Артур скорее представляется магистром некоего рыцарского ордена, 
нежели королем, территориальным правителем. Ибо храбрецы, прибывающие к его 
двору, приносят ему свои мечи, а не феодальную присягу верности за свои 
владения, о которых редко идет речь, и принцы садятся за его стол как простые 
рыцари.

Конечно, не следует преувеличивать ни сходство, ни тем более конкретные влияния,
 уклад жизни рыцарей Храма, как и труды Кретьена де Труа, попросту сообща 
выражают мечты и устремления своей эпохи.

Между прочим, в глаза бросаются и контрасты. Основная идея Кретьена та, что 
военное приключение вполне совместимо с любовью и супружеством, становится 
особенно внятной и актуальной в противопоставлении монашеской доктрине 
тамплиеров, полагавшей в основу рыцарской славы плотскую чистоту: твердость 
отваги, святость тела. И когда трувер направлял своего героя через Мост Меча 
или Замок Злоключения к даме сердца, пребывающей в великой скорби, но мало о 
нем воздыхающей, не звучало ли это отголоском другого призыва, провозглашенного 
ранее орденом Храма: "Так смотрите же, возлюбленнейшие братья, так смотрите же, 
сможете ли вы перенести все эти тяготы". Этот призыв был обращен лишь к тем, 
"кто гнушается быть ведомым своими собственными изволениями" и "облекается 
навеки в преблагородные доспехи повиновения", в каковом повиновении "хлеб и 
вода Дома, и тягот и суровости предостаточно", но которое вело их к 
прекраснейшему на свете приключению. Рыцарское Средневековье не имело вкуса к 
легким путям и поддавкам: оно искренне предпочитало ощущать тернии среди 
великолепия геральдических лилий.

И может быть, именно этот призыв покорил сердце самого Кретьена, когда тот 
среди фландрских туманов писал свою мистическую повесть о Граале. Он умер, не 
кончив своего труда, и неясно, вернулся ли когда-либо его Персеваль в замок 
Короля-Рыболова, чтобы взять в жены свою возлюбленную Бланшефлёр...

Когда баварский рыцарь Вольфрам фон Эшенбах в начале XIII в. снова обратился к 
теме Персеваля (на этот раз - Парцифаля), вдохновлялся ли он больше Кретьеном 
де Труа, или, как говорит он сам, неким "Киотом Провансальцем", о котором 
ничего не известно и произведение которого существует только в этой немецкой 
обработке [426] ? Исследователи обсуждали это в течение многих лет, так и не 
придя к согласию. Вольфрам дает имя "тамплиеров" рыцарям, окружающим 
Короля-Рыболова в замке Монсальват. Они, как и настоящие тамплиеры, обречены на 
целомудрие, смирение и повиновение. На их щитах и седлах - герб с голубем. 
Одновременно немецкий роман преобразует чашу Грааля в священный камень, 
странный фетиш, способный изъявлять волю и карать тех, кто ему не повинуется, 
но не истолковывающийся в точности как проявление божественной воли. Кажется, 
фон Эшенбаху хотелось избежать отождествления Грааля с сюжетом Тайной вечери, 
дабы написать свою поэму в масштабе иных ценностей, нежели ценности 
католической веры. Ему даже часто приписывают знание доктрин алхимии, но скорее 
алхимические фантазии лишь оказали некоторое влияние на вдохновение Вольфрама.

Мне хорошо известно, - говорит Парцифалю отшельник, открывший ему тайну Грааля,
 - о храбрых рыцарях, жилище которых - в замке Монсальват, где хранится Грааль. 
Это - тамплиеры, которые часто отправляются в дальние походы в поисках