здают 
они и современную экономику и инфраструктуру: это делается руками 
многочисленных иммигрантов, стекающихся сюда в поисках высоких заработков, 
живущих здесь, но, как правило, лишенных полных гражданских прав, которые 
являются привилегией лишь местных жителей. Что касается силы исламских традиций,
 то именно в этой группе стран она наибольшая из всех. Можно вспомнить об 
исламских теориях ливийского руководителя Кйддафи, напомнить о роли ислама в 
современной Саудовской Аравии, в Кувейте, да и во всех остальных малых странах 
Персидского залива.
    Наконец, еще один, шестой вариант—Афганистан. Уровень развития и сила 
ислама в этой стране сопоставимы с тем, что характерно для арабских стран 
пятого варианта. Но ни ресурсами, ни богатством с этими странами Афганистан 
сравниться не может. Зато по степени готовности отстаивать свою независимость, 
в том числе и с оружием в руках, Афганистан заметно выделяется даже на фоне 
весьма активных в этом плане мусульманских стран, не исключая и шиитского Ирана.

    Вычлененные варианты свидетельствуют о богатстве конкретных путей развития 
исламских стран в период колониализма, о различиях в формах и степени 
сопротивления и приспособления исламской традиции к изменившимся 
обстоятельствам. Но при всех различиях можно подчеркнуть и нечто общее для 
стран современного ислама, включая Пакистан и Бангладеш, возникшие уже после 
деколонизации Востока и близкие по условиям и результатам развития к странам 
четвертого варианта. Это общее сводится к нескольким пунктам, вытекающим из 
вышеприведенной характеристики исламской традиции.
    Прежде всего стоит напомнить, что, за исключением шиитского Ирана, 
исторические корни которого непосредственно восходят к глубокой и 
высококультурной древности (империя Ахеменидов), подавляющее большинство 
остальных народов и этнических общностей, которые составляют основу в изучаемых 
странах (арабы, тюрки, афганцы; в меньшей степени это касается 
исламизированного населения Пакистана и Бангладеш), относятся к числу вышедших 
на историческую арену сравнительно поздно и потому в массе своей достаточно 
отсталых. Ислам жег"ко и искусно законсервировал эту oTCTa.mx"T., »" BfgKQM 
случае на уровне подавляющего большинства населения. А так как в странах ислама 
не существовало наследствен-
    
    ных замкнутых сословий правящих верхов или близких к ним, то неудивительно, 
что высшие слои общества по уровню мало отличались от низов, а вйделявшиеся на 
этом общем фоне образованные интеллектуалы ислама опять-таки в основном, за 
редкими исключениями, были знатоками только все того же ислама. Кроме того, 
приниженность и строгая консервативность, конформность исламского социума, 
состоявшего из мусульман, привычно ориентированных на удовлетворенность жесткой 
нормой, на фанатичную преданность идее, нетерпимость и покорность судьбе, 
гарантировали устойчивость традиции. На страже этой стабильности стояло и 
сильное государство.
    Все перечисленные факторы действовали в одном направлении — в пользу 
сопротивления переменам, особенно навязанным извне, со стороны неверных. Нужно 
было немалое время и сочетание благоприятных для колониализма обстоятельств, 
чтобы сила упомянутых факторов была хоть сколько-нибудь нейтрализована. Вот для 
того, чтобы оценить наличие такого рода обстоятельств, их силу и вызванные ими 
процессы, и были вычленены разные варианты развития и приспособления исламских 
обществ. В конечном счете эти варианты, суммируя близкие из них и воспринимая 
их в качестве модификаций примерно одного типа развития, можно свести к двум 
основным моделям.
    Первая из них — модель длительного взаимодействия колониального капитала и 
исламской традиции. Суть ее в том, что традиционная исламская структура в 
процессе интенсивного воздействия на нее извне вынуждена приспосабливаться, 
преодолевая естественный и столь свойственный ей мощный импульс сопротивления, 
отторжения всего чуждого. Сюда следует отнести близкие друг к другу первый и 
второй варианты (Египет и Турцию), большинство стран четвертого варианта (в 
первую очередь страны Магриба и Леванта), кроме разве что очень уж отсталого 
Йемена, а также Пакистан и Бангладеш, т.е. некоторые части Северной Индии 
времен колониализма. Для стран, причисляемых к первой модели развития, 
характерен длительный период внутренней, нередко насильственной либо, как в 
Турции и Леванте, вынужденной трансформации в направлении европеизации 
политических институтов и элементов культуры, модернизации экономики, к тому же 
при заметном участии в этом процессе этнически и цивилизационно чуждых 
компонентов.
    Для всех них, включая и саму Турцию, долгое время бывшую центром империи и 
сюзереном по отношению к окружавшим ее арабским странам, характерно, что 
процесс внутренней трансформации под воздействием извне был тесно связан, даже 
взаимообусловлен ослаблением государства. И наоборот, по мере их деколонизации, 
обретения ими независимости и усиления степени централизации власти (как в 
'Турции после крушеняа империи) параллельно с
    
    некоторым ослаблением импульса извне фиксируется если и не возрождение в 
полном объеме, то заметное усиление влияния исламской традиции, вплоть до 
появления влиятельных течений фундамен-талистов. Существенно также заметить, 
что ослабление колониализма и усиление центральной власти в ставших 
независимыми после деколонизации исламских странах, о которых идет речь 
(включая Пакистан и Бангладеш), влекло за собой традиционное укрепление сферы 
государственной системы хозяйства, теперь уже в промышленной современной ее 
модификации, причем нередко за счет ослабления так и не набравшего силы в 
период колониализма местного частнопредпринимательского сектора. И все же, при 
всем том модель первая — это модель энергичной трансформации, европеизации и 
модернизации традиционных исламских