ние против шаха и 
проводимых им реформ было возглавлено шиитским духовенством, видевшим в 
нововведениях прежде всего отступничество от ислама и капитуляцию перед 
враждебным традиции западнокапиталистическим образом существования. Как 
известно, именно в 1964 г. и как раз за активное участие в народных движениях 
против реформы и был выслан шахом из Ирана аятолла Хомейни, ставший с тех пор 
его злейшим врагом и в то же время символом сопротивления шахскому режиму.
    Следует заметить, что аналогичным образом развивались события и в иранском 
городе, в промышленности и торговле, в сфере культуры. Начавший движение за так 
называемую «белую революцию», т. е. за радикальные преобразования 
капиталистического типа и ускоренную модернизацию страны сверху, усилиями 
властей и за счет решительных реформ, шах опять-таки явно недооценил ситуацию в 
стране. Можно понять его стремление ускоренными темпами развивать страну, тем 
более что нефтяные доходы Ирана с каждым годом все росли и за их счет 
сравнительно безболезненно форсировалась экономическая трансформация, строились 
промышленные предприятия, создавалась развитая инфраструктура. Ежегодно объем 
промишленной- продукции увеличивался на 10—15 %. Возникали современные отрасли 
промышленного производства. Стимулировалось создание и укрепление 
частнособственнического сектора в иранской
    
    экономике. Предпринимались меры по вовлечению в эту экономику промышленных 
рабочих за счет распродажи им акций государственных и частных предприятий. 
Одновременно формировалась большая сеть школ и высших учебных заведений, 
создавались условия для вовлечения в общественную жизнь женщин, энергично 
развивались современное здравоохранение, культура и т. п.
    Словом, если оценивать объективно, делалось много для развития страны. 
Закладывались основы для ее модернизации. В принципе подобные меры могли 
принести и часто приносили позитивные результаты, как это очевидно на примере 
многих соседних с Ираном стран, живущих на доходы от нефти, например стран 
Аравийского полуострова. Но несчастье Ирана было в том, что темпы 
преобразований оказались слишком быстрыми, реформы недостаточно продуманными, а 
сопротивление шаху очень сильным. Здесь важно заметить, что шиитское 
духовенство, в отличие от суннитского, было в основном в оппозиции к власти, 
которую оно не считало сакрально санкционированной (если в суннитских исламских 
странах правитель — халиф, эмир, султан — считался не только политическим, но и 
духовно-религиозным главой страны и народа, то у шиитов духовно-религиозным 
вождем считался «скрытый имам», тогда как шах был лишь временным, до 
возвращения имама, руководителем страны). Говорившие как бы от имени истинного 
правителя Ирана, «скрытого имама», вожди шиитов во главе с аятоллами не только 
не одобряли радикальных реформ шаха, но видели в них реальную угрозу исламской 
норме, привычным традициям. В этом аятоллы находили глубокое понимание едва ли 
не у всего народа — как крестьян, так и горожан.
    Иран в некотором смысле может рассматриваться как вычлененный в наиболее 
чистом виде эталон, на примере которого можно видеть противостояние традиции и 
модернизации, привычных принципов «своего» и силой навязываемых норм «чужого». 
Если в других странах ислама это противостояние принимало формы длительной 
борьбы различных сил в парламенте и общественной жизни, если там, как, например,
 в Индии или в Турции, это противостояние развивалось на протяжении жизни 
нескольких поколений и, будучи растянутым во времени, оказывалось не столь 
деструктивным,, то в Иране все было не так. С одной стороны — воинствующий 
шиизм, гораздо более жестко, чем суннитские богословы, противостоявший светской 
власти и соответствующему модусу поведения. С другой — в силу обстоятельств 
быстрые, протекавшие на глазах жизни одного поколения радикальные экономические 
преобразования, выбившие за 10—20 лет из привычной колеи веками налаженной 
жизни десятки миллионов людей, вынужденных приспосабливаться к переменам в 
жизни ггрппы и не готовых к тптм переменам. Наконец, многовековые традиции 
народных массовых
    
    движений, коими Иран (как, впрочем, и Китай) отличался от многих других 
стран Востока.
    Все эти, равно как и многие другие факторы слились воедино и вылились в 
форме иранской революции конца 70-х годов. Об этой революции и ее значении 
подробнее пойдет речь в следующей части работы. Но пока стоит заметить, что при 
всей своей уникальности для революционного XX в. она все же была в известной 
мере типичной. Во всяком случае, она позволила лучше понять принципы массовых 
движений прошлого, нередко трактовавшиеся чересчур прямолинейно и 
идеализированно. Конечно, было трудно ожидать революцию такого типа после 
кажущегося пробуждения страны в начале века. Но если предположить, что сам факт 
пробуждения был переоценен либо принять во внимание механизм сопротивления 
традиционного общества, то в самой революции, т. е. в той форме, которую она 
приняла, не окажется ничего необычного: иранская революция типична дли 
аналогичных движений во всех традиционных обществах, суть которых обычно 
сводилась к стремлению восставших восстановить нарушенные привычные условия 
существования, вернуться к традиционным нормам, сохранить статус-кво. Необычно 
здесь лишь то, что революция (или массовое народное движение) такого масштаба и 
характера оказалась реалией конца XX в., когда многое в мире, в том числе и на 
традиционном Востоке, изменилось, когда Восток в целом, казалось бы, смирился с 
уготованным ему будущим и активно стремился к развитию и модернизации. 
Собственно, именно к этому сводится загадка феномена иранской революции.
    Глава II Арабские страны Азии и Афганистан
    В этой главе речь пойдет о периферии исламского мира — периферии по 
отношению к Турции и Ирану. Несколько искусственное и условное объединение 
арабов и афганцев соответствует именно эт