традиционной структуры, но и вынужденное 
ее приспособление к новым условиям. Однако о гармоническом синтезе старого и 
нового говорить не приходится: просто старое оттеснялось, а новое занимало его 
место; только частично элементы старого включались в капиталистическую 
экономику, как в городах, так и в хозяйствах колонистов. Иными словами, шел 
постепенный процесс втягивания старого в новое, ломки традиционных норм — 
процесс медленный и весьма болезненный для традиционной структуры. Результаты 
его были далеко не однозначны.
    С одной стороны, определенная часть местного населения вовлекалась в 
капиталистическое колониальное хозяйство и приобретала определенные навыки, 
опыт, образование, профессию. Именно из ее рядов формировались слои фабричных 
рабочих, шахтеров, работников сферы обслуживания, транспорта. Из этих же рядов 
выходили грамотные и образованные представители местного населения, 
интеллигенция, деятели культуры, администраторы, даже менеджеры. В то же время 
другая, основная часть, особенно крестьянство, оставалась почти целиком в сфере 
традиционных форм хозяйства и быта. И не только оставалась, но и, ориентируясь 
на своих лидеров из числа знати или исламских религиозных 
функционеров-марабутов, начинала активно выступать против нежеланных новшеств, 
ставивших под угрозу привычный образ жизни и веками апробированные ценности 
ислама. Общество как бы раскалывалось на два: на ориентировавшихся на традицию 
и на тех, кто видел зримые преимущества европейской капиталистической культуры, 
науки и техники и был склонен приобщиться к ним, усиливая за этот счет 
потенциал и позиции своей страны.
    
    Соответственно и в политической жизни стран Северной и Северо-Восточной 
Африки и Эфиопии формировались, а с конца XIX в. вплоть до периода 
деколонизации задавали тон в общественно-политической жизни две основные силы — 
традиционалисты и реформаторы («старо» и «младо»), не только противостоявшие 
друг другу, но и порой ожесточенно боровшиеся за власть и за определение 
стратегии развития своей страны. Стоит заметить при этом, что далеко не все 
сторонники традиционалистов (скажем, Ораби-паша) были религиозными фанатиками и 
реакционерами, как не всегда их противники были способны вести страну к 
прогрессу. Тем не менее именно такого рода размежевание задавало тон в Северной 
Африке, что было близко к аналогичной ситуации и в остальной (полуколониальной) 
части Востока, о которой пойдет речь впереди. Видимо, такого рода размежевание 
логично и естественно для стран с собственным весомым 
религиозно-цивилизационным фундаментом. Оно, в частности, было неплохо заметно 
и в Индии, где деятельности Национального конгресса противостояли силы, 
ориентировавшиеся на стопроцентный индуизм. Правда, в Индии это противостояние 
не сыграло сколько-нибудь значительной роли и было оттеснено на задний план 
главным политическим противоборством (между Конгрессом и англичанами). Это 
следует объяснять именно тем, что европейцы там были колонизаторами и властью. 
Нечто подобное, хотя и не в столь явной форме, имело место и в Северной Африке, 
где заметное размежевание во внутриполитической жизни между традиционалистами и 
реформаторами было все же второстепенным на фоне общего противостояния 
традиционных структур колонизаторам. Впрочем, случались и исключения (эпизод с 
Ораби-пашой в Египте).
    Как легко заметить, общая ситуация на севере Африки отличалась от того, что 
было южнее Сахары: на севере традиционные общества, опиравшиеся на сильный 
собственный религиозно-цивилизационный исламский фундамент, являли собой не 
просто особый сектор хозяйства и специфический уклад жизни, но и весомую 
альтернативу — народу предоставлялся своего рода выбор, что и проявилось в 
противоборстве реформаторов и традиционалистов. К югу от Сахары альтернативы не 
было, как не было и собственного фундамента цивилизации; была дихотомия: либо 
оставаться на уровне первобытности, либо, заимствуя основы европейской культуры 
и капиталистического хозяйства, развиваться, имея впереди перспективу 
деколонизации и самостоятельности. Неудивительно, что в Тропической Африке не 
было противоборства традиционалистов и
    Эта страна, не будучи ни северной, ни арабской, функционально тяготеет к 
северу хотя бы потому, что имеет близкийхиему и вееьма отличный от негритянских 
обществ Африки религиозно-цивилизационный фундамент.
    
    реформаторов,— просто вопрос там стоял иначе. Но было и нечто общее для 
всей колониально» Африки: сопротивление колониализму. В разных формах, но оно 
ощущалось везде, как повсюду ему сопутствовало неизбежное приспособление 
традиции к современным условиям существования.
    На что опиралась приспосабливавшаяся традиция в борьбе с внешним вторжением 
колониального капитала и сопутствующих ему нововведений? В Тропической Африке — 
на общину в самом широком смысле этого слова, т. е. на общинность как способ 
жизни, включая и формы существования, и формы ведения хозяйства, и формы 
общения, и т. д., вплоть до трибализма и земляческих ассоциаций в городах. На 
севере опора была иной — она уходила в глубины религиозной цивилизации, 
исламского образа жизни, культуры, принципов и мировоззренческих представлений. 
Но по отношению к колониализму эти различия, сами по себе весьма существенные, 
отходили на задний план: и на севере, и на юге традиция противостояла 
колониальному капиталу, причем в зависимости от обстоятельств такое 
противостояние принимало разные формы, включая тенденции к характерному для 
мира ислама эгалитаризму и более свойственные примитивным формам общежития на 
юге Африке тенденции к деспотизму неограниченной власти диктатора (обе эти 
тенденции в период деколонизации и становления независимости в странах Африки 
проявили себя достаточно широко и красноречиво).
    Африка и юг Азии как колонии: общность исторических судеб и ее первопричин