сваиваемых колонистами территорий на средиземноморском 
побережье. Добившись желаемого, европейцы, естественно, приступили к энергичной 
трансформации покоренных ими территорий. Рядом с традиционным сектором 
хозяйства здесь возник новый, капиталистический. Это сосуществование вызывало 
не только противодействие со стороны традиционной структуры, но и вынужденное 
ее приспособление к новым условиям. Однако о гармоническом синтезе старого и 
нового говорить не приходится: просто старое оттеснялось, а новое занимало его 
место; только частично элементы старого включались в капиталистическую 
экономику, как в городах, так и в хозяйствах колонистов. Иными словами, шел 
постепенный процесс втягивания старого в новое, ломки традиционных норм — 
процесс медленный и весьма болезненный для традиционной структуры. Результаты 
его были далеко не однозначны.
    С одной стороны, определенная часть местного населения вовлекалась в 
капиталистическое колониальное хозяйство и приобретала определенные навыки, 
опыт, образование, профессию. Именно из ее рядов формировались слои фабричных 
рабочих, шахтеров, работников сферы обслуживания, транспорта. Из этих же рядов 
выходили грамотные и образованные представители местного населения, 
интеллигенция, деятели культуры, администраторы, даже менеджеры. В то же время 
другая, основная часть, особенно крестьянство, оставалась почти целиком в сфере 
традиционных форм хозяйства и быта. И не только оставалась, но и, ориентируясь 
на своих лидеров из числа знати или исламских религиозных 
функционеров-марабутов, начинала активно выступать против нежеланных новшеств, 
ставивших под угрозу привычный образ жизни и веками апробированные ценности 
ислама. Общество как бы раскалывалось на два: на ориентировавшихся на традицию 
и на тех, кто видел зримые преимущества европейской капиталистической культуры, 
науки и техники и был склонен приобщиться к ним, усиливая за этот счет 
потенциал и позиции своей страны.
    
    Соответственно и в политической жизни стран Северной и Северо-Восточной 
Африки и Эфиопии формировались, а с конца XIX в. вплоть до периода 
деколонизации задавали тон в общественно-политической жизни две основные силы — 
традиционалисты и реформаторы («старо» и «младо»), не только противостоявшие 
друг другу, но и порой ожесточенно боровшиеся за власть и за определение 
стратегии развития своей страны. Стоит заметить при этом, что далеко не все 
сторонники традиционалистов (скажем, Ораби-паша) были религиозными фанатиками и 
реакционерами, как не всегда их противники были способны вести страну к 
прогрессу. Тем не менее именно такого рода размежевание задавало тон в Северной 
Африке, что было близко к аналогичной ситуации и в остальной (полуколониальной) 
части Востока, о которой пойдет речь впереди. Видимо, такого рода размежевание 
логично и естественно для стран с собственным весомым 
религиозно-цивилизационным фундаментом. Оно, в частности, было неплохо заметно 
и в Индии, где деятельности Национального конгресса противостояли силы, 
ориентировавшиеся на стопроцентный индуизм. Правда, в Индии это противостояние 
не сыграло сколько-нибудь значительной роли и было оттеснено на задний план 
главным политическим противоборством (между Конгрессом и англичанами). Это 
следует объяснять именно тем, что европейцы там были колонизаторами и властью. 
Нечто подобное, хотя и не в столь явной форме, имело место и в Северной Африке, 
где заметное размежевание во внутриполитической жизни между традиционалистами и 
реформаторами было все же второстепенным на фоне общего противостояния 
традиционных структур колонизаторам. Впрочем, случались и исключения (эпизод с 
Ораби-пашой в Египте).
    Как легко заметить, общая ситуация на севере Африки отличалась от того, что 
было южнее Сахары: на севере традиционные общества, опиравшиеся на сильный 
собственный религиозно-цивилизационный исламский фундамент, являли собой не 
просто особый сектор хозяйства и специфический уклад жизни, но и весомую 
альтернативу — народу предоставлялся своего рода выбор, что и проявилось в 
противоборстве реформаторов и традиционалистов. К югу от Сахары альтернативы не 
было, как не было и собственного фундамента цивилизации; была дихотомия: либо 
оставаться на уровне первобытности, либо, заимствуя основы европейской культуры 
и капиталистического хозяйства, развиваться, имея впереди перспективу 
деколонизации и самостоятельности. Неудивительно, что в Тропической Африке не 
было противоборства традиционалистов и
    Эта страна, не будучи ни северной, ни арабской, функционально тяготеет к 
северу хотя бы потому, что имеет близкий к нему м тесьма отличный от 
негритянских обществ Африки религиозно-цивилизационный фундамент,
    
    предприятия, создавали обслуживавшую их нужды инфраструктуру, 
модернизировали сельское хозяйство, стимулируя выращивание местным населением 
товарных продуктов, прежде всего хлопка.
    Почему ведущие державы Европы стремились к колонизации исламской арабской 
Африки? Видимо, здесь сыграли свою роль два важных фактора: во-первых, 
стратегически важное расположение североафриканских стран, их очевидная роль в 
торговле и связях с Востоком, особенно после открытия Суэцкого канала, и, 
во-вторых, политическая слабость соответствующих государств, лишенных защиты со 
стороны ослабленной Османской империи и враждующих друг с другом. Для Франции и 
Италии играла определенную роль и территориальная близость захваченных земель, 
климатическое сходство осваиваемых колонистами территорий на средиземноморском 
побережье. Добившись желаемого, европейцы, естественно, приступили к энергичной 
трансформации покоренных ими территорий. Рядом с традиционным сектором 
хозяйства здесь возник новый, капиталистический. Это сосуществование вызывало 
не только противодействие со стороны