зить. Достаточно 
напомнить, что в Юго-Восточной Азии, за исключением раннего и весьма 
кратковременного Малайского султаната Искандер-шаха в XV в., практически почти 
не было сколько-нибудь крупных и воинственно активных, стремившихся объедините 
вокруг себя других и преуспевших в этом государств ислама. Типичной картиной 
была мозаика мелких султанатов, хотя и враждовавших, воевавших друг с другом, 
но при всем том не изменивших политическую картину в целом. Единственное, что 
укоренилось от исламской цивилизации весьма крепко и к тому же наложилось на 
уже существовавшие аналогичные представления, это все те же идеи эгалитаризма, 
принципы борьбы за социальную справедливость. В этом были единодушны все, 
включая и конфуцианцев. Колониализм появился в Юго-Восточной Азии рано и 
столкнулся здесь с недостаточно развитым обществом, сравнительно слабой 
государственностью, включая острые политические междоусобицы, а также с пестрым 
цивилизационным пластом, мощь которого в различных местах региона варьировала 
от нулевой отметки до весьма заметных размеров. Длительное время колониализм 
оставался на уровне торгового, довольствуясь лишь факториями, небольшими 
анклавами невдалеке от побережья, и опираясь на сотрудничество вождей и 
правителей окружавших эти анклавы небольших государств, чаще всего султанатов. 
Давление чужеземной структуры в этих обстоятельствах, несмотря на жесткие 
способы эксплуатации труда (включая и рабский), в целом ощущалось не слишком, а 
усилиями миссионеров оно к тому же в немалой мере н гасилось. Соответственно 
слабым было и сопротивление. Что же касается приспособления традиционной 
структуры к чуждой, то его рамки ограничивались небольшой территорией анклавов 
(крупнейший из них был на Яве) и были весьма ограниченными, во всяком случае до 
XIX в. В XIX в. начался новый этап колониализма, связанный с его активной 
территориальной экспансией и промышленным освоением колоний. Англичане в 
результате войн захватили Бирму, с помощью мощного экономического и 
политического нажима овладели Малайей (султаны были де-факто превращены в их 
марионеток) и заняли сильные позиции в Сиаме. Французы военными методами 
захватили Вьетнам и затем посредством давления — Камбоджу и Лаос. Голландцы с 
помощью войн, крупнейшей из которых была Ачехская, овладели практически всей 
Индонезией. Исключением оставались лишь Филиппины, которые, будучи захвачены 
испанскими колонизаторами еще в XVI в., сразу стали колонией Испании, так что 
XIX век для филиппинцев ознаменовался не столько дальнейшим усилрттисм 
гплгятачятт, ин-плысо нярястанийМ СОПрОТИВЛСНИЯ В борьбе за национальное 
освобождение и политическую самостоятельность.
    
     Вот этот-то натиск колонизаторов, завершившийся успехом для них в основном 
к концу XIX в., когда неколонизованным остался только игравший роль буфера 
между английскими и французскими владениями в Индокитае Сиам, и явился 
импульсом, который стимулировал быстрый рост как сопротивления традиционных 
структур чуждому вмешательству, ломавшему привычный образ жизни, так и 
приспособления их к тому новому, что нес с собой европейский капитал, включая 
многие европейские идей, институты и ценности, европейское образование и 
культуру, европейскую, западную цивилизацию, от железных дорог, почт и больниц 
до школ, газет, партий и парламентарной выборной процедуры. Конечно, и здесь 
тропики и все с ними связанное замедляли процесс. Юго-Восточная Азия, где все 
началось лишь в конце XIX в., была в менее выгодном положении по сравнению, 
скажем, с Индией. Свою роль сыграли и природно-климатические условия, и 
изначально низкий стартовый уровень собственного развития народов этого региона,
 и сравнительная слабость, даже пестрота цивилизационного фундамента и 
религиозно-культурных традиций. Неудивительно, что все это, вместе взятое, 
ограничивало темпы роста и особенно сопротивление традиционной структуры 
колониализму. Если не считать немногих колониальных войн и близких к ним по 
характеру восстаний, то о сопротивлении в других формах мало что можно сказать. 
В Бирме оно проявлялось в основном в требованиях тех же уступок, что были даны 
Индии, в Малайе — в ориентации на успехи национально-освободительного движения, 
как, впрочем, и во Вьетнаме. В Индонезии, Лаосе или Камбодже вплоть до второй 
мировой войны оно было еще меньше заметно. Только на Филиппинах уже в конце XIX 
в. оно достигло критического уровня. Но это не означает, что традиционная 
структура с легкостью принимала влияние извне и быстро к нему приспосабливалась,
 за счет чего и снижалось сопротивление. Отнюдь. Конечно, процесс 
приспособления шел, как и везде: в мире нет ни одной колониальной структуры, 
которая так или иначе не приспосабливалась бы к изменившимся условиям и не 
модернизировалась бы в соответствии с этим, причем это касается не только 
колоний, но и зависимых стран, примером которых в данном регионе был Сиам. Но 
суть дела в том, что, приспосабливаясь, структура копила потенции для 
сопротивления, совершенствовала его средства, обогащала традиционные приемы за 
счет заимствованных и адаптированных новых, включая и новые идеи, новые 
институты, особенно те, что максимально непротиворечиво вписывались в 
традиционные привычные нормы существования. Такими идеями оказались именно те, 
что не имели почвы в Индии, т. е. идеи и институты, связанные с эгалитаризмом, 
борьбой за равенство и социальную справедливость. Случайно ли, что именно в 
Индокитае, а также на островах к востоку от Цейлона, включая- Индонезию я 
Филиппины, и даже в современном Непале, долгое время сильно отстававшем в 
развитии от других
    стран региона, позиции радикальных партий, включая и коммунистические, 
оказались столь заметны и сильны? Конечно, нет. Напротив, это стало 
закономерным результатом, естественным итогом сопротивления той традиционной 
структуры, которая была характерна для данного региона, соответствовала его 
цивилизационному фундаменту, всему сложному комплексу составивших этот 
фундамент религиозно-культурных традиций. Пр