постепенно приспосабливалась к 
изменившимся обстоятельствам, причем таким образом, чтобы выйти из создавшегося 
положения с наименьшими для себя потерями. Если в случае с исламом наиболее 
показательным результатом такого процесса приспособления были сикхи/ (впрочем, 
есть примеры и другого рода, в том числе массовый переход в мусульманство целых 
каст, особенно связанных с городской жизнью, ремеслом и торговлей, не говоря 
уже о социальных верхах, включая князей), то в процессе колонизации Англией это 
была постепенная вестернизация брахманской верхушки, хотя и не только ее. 
Выходцы из социально-кастовых верхов, прежде всего брахманы, охотно говорили 
по-английски, получали европейское образование как в Индии, так и вне ее, 
преимущественно в Англии, служили в многочисленных учреждениях Британской Индии 
и, глав-
    °2
    ное, умножали ряды новой индийской интеллигенции, очевидно 
ориентировавшейся на европейский стандарт. Аналогичным образом вели себя и 
представители нарождавшейся индийской буржуазии. Сопротивление структуры и 
приспособление ее шли бок о бок, но закономерность была в том, что по мере все 
более очевидного приспособления заметно возрастало, как это ни покажется 
парадоксальным, сопротивление. Между тем парадокса здесь нет. Приспосабливаясь 
и все очевиднее убеждаясь в том, что они и сами вполне способны управлять 
Индией, образованная часть социальных верхов все глубже проникалась сознанием 
необходимости бороться за национальное освобождение и политическую 
независимость своей родины. Отсюда и отмечавшаяся уже динамика отношений к 
англичанам: от вполне лояльного к ним Рам Мохан Рая с его сотрудничавшим с 
английской администрацией обществом «Брахмо самадж» до страстного радикализма 
Тилака или непримиримости Ганди. Впрочем, несмотря на нарастание сопротивления, 
которое отчетливо видели и стремились погасить колониальные власти, откупаясь 
от него уступкой за уступкой, показательным остается то, что в качестве своего 
возможного будущего лидеры сопротивления ориентировались, в частности, и на 
британский парламентский стандарт. И это не случайность. Дело в том, что 
традиционная индуистская терпимость вполне гармонировала с буржуазным 
парламентаризмом, а европейски образованные индийцы многое заимствовали из 
английского образа жизни, не без успеха насаждавшегося в Индии и порой даже 
копировавшегося ею. Правда, индуизм был иерархичен и не мог быть иным. Но, как 
это опять-таки ни покажется странным, иерархическая антиэгалитар-ность 
индуистского образа жизни не слишком противоречила нормам английской демократии,
 особенно касающимся процедуры голосования и решения важных проблем, 
общепризнанных гражданских свобод. Конечно, до всего этого практически не было 
дела основному населению общинно-кастовой Индии. Но если говорить о верхах, 
которые постепенно и умело вовлекались англичанами в систему и стиль ее 
парламентарной демократии, то они вполне осознавали удобство именно такого рода 
средств решения важных социальных и политических проблем, преимущества 
демократической процедуры перед традиционно восточным авторитаризмом. Кроме 
того, демократизм как стиль руководства лидеров Национального конгресса был 
прямо-таки необходим — без него трудно, практически невозможно было бы сплотить 
в нечто единое целое гигантский многокастовый и многонациональный индийский 
социум со всеми его внутренними противоречиями и раздирающими его на части 
острыми проблемами. Зато для радикализма индуистская структура, как упоминалось,
 простора не давала, что тоже было в интересах колониальной
    83
    
     администрации, делавшей в конечном счете оправдавшую себя ставку на 
умеренных лидеров Конгресса. Итак, с точки зрения взаимоотношений традиционной 
структуры и колониализма (о капиталистическом развитии как таковом речь пока не 
идет) ситуация в Индии характеризовалась пассивным сопротивлением, мощь и 
значимость которого со временем нарастала, и активным приспособлением, 
определившим в конце концов итог противостояния колонии и колонизаторов. Много 
сложнее и запутан нее со всем этим обстояло дело в странах Юго-Восточной Азии, 
где цивилизационный фундамент был менее мощным и в религиозно- культурном плане 
более пестрым, а традиционные структуры соответ ственно — недостаточно сильными 
и мало подготовленными к противостоянию колонизации. Конечно, и здесь можно 
зафиксировать как сопротивление традиционной структуры вмешательству извне, так 
и ее приспособление к этому неустранимому вмешательству. Однако коль скоро сама 
структура была иной по сравнению с индийско- индуистской, то иными оказались и 
формы сопротивления, и темпы приспособления, не говоря уже о конечных 
результатах того и другого. Попытаемся разобраться в этом подробнее. Начнем с 
того, что природно-климатические условия Юго-Восточ ной Азии — как ее 
островного мира, так и горных долин большей части Индокитая — не были слишком 
благоприятны для развития цивилизации. Далеко не случайно она, несмотря на 
обнадеживающие признаки далекого неолита и раннего бронзового века, стала 
формироваться в этом регионе лишь на рубеже нашей эры, да к тому же за счет 
энергичной культурной диффузии извне, в основном из Индии. Собственно, тропики 
и сейчас не считаются климатической зоной, благоприятной для энергичного 
развития активной производительной деятельности. Не лучше обстояло дело с этим 
и в прошлом, что не могло не оказывать своего воздействия как на темпы развития,
 так и на размеры цивилизационного пласта здесь. Можно добавить к этому, что 
если мигранты из Индии и несли с собой элементы развитой цивилизационной 
структуры, то местное насе ление приспосабливалось к ней не слишком быстро, 
чему в немалой мере способствовали и непрекращавшиеся долгое время миграционные 
потоки с севера — потоки, чуждые индуизму и буддизму и потому далеко не сразу 
усваивавшие элементы индо-буддийской цивилизации, что, конечно, не 
содействовало ни убыстр