то более 
удачливым и напористым своим сотоварищам. Но в принципе ситуация очевидна: 
военные становятся у власти, наводя при этом армейскую дисциплину и порядок. 
Военные перевороты способствуют стабилизации власти после кризиса, это 
несомненно. И в этом смысле они часто играют позитивную роль, являясь своего 
рода санитарами, оздоровляющими обстановку в целом. Однако этим, как правило, 
их роль и ограничивается. Управлять страной в армейской форме с автоматом 
наперевес практически невозможно. Поэтому либо военные снимают форму и 
баллотируются на очередных объявленных ими же выборах в президенты, что нередко 
бывало во многих странах, как крупных типа Нигерии, так и небольших, будь то 
Того или ЦАР, либо, что реже, они вновь уступают место гражданским правителям, 
как то случилось в Гане в 1979 г.
    В обоих случаях армия вскоре после переворота уходит в казармы и как бы 
дистанцируется от носителей власти. Власть же ведет себя как обычная власть, 
более всего склонная, особенно после кризиса и переворота, к введению 
сравнительно жесткого однопартийного режима, нередко усиленного революционной 
фразеологией. После этого динамика политического развития идет своим чередом, 
со всеми геми этапами, о которых уже говорилось.
    Обращает на себя внимание то немаловажное обстоятельство, что роль военных 
в современной Африке южнее Сахары наиболее выявляется именно в политических 
переворотах. Реже она проявляет себя на поле брани. Если не считать не слишком 
большого числа внутренних войн и сепаратистских выступлений, пусть даже 
чреватых миллионами жертв (для сорока с лишком полиэтнических государств с 
неустоявшейся системой власти считанные серьезные конфликты в Анголе, Мозамбике,
 Нигерии, Заире, Чаде, Эфиопии — это в общем-то немного), то межгосударственные 
конфликты, особенно с применением военной силы, здесь редки. Это конфликт 
Сомали с Эфиопией, военные действия намибийских партизан за освобождение 
Намибии, конфликт Чада с Ливией, вмешательство Танзании в дела Уганды в годы 
правления там диктатора Иди Амина. Пожалуй, почти все. Даже если в перечне 
опущены кое-какие другие небольшие войны, это не влияет на общий вывод: 
межгосударственных военных столкновений на огромном континенте было мало. И 
вообще, как то ни покажется странным, почти нет пограничных проблем, взаимных 
претензий (кроме разве что претензий на создание Великого Сомали, завершившихся 
полным крахом). Все как бы удовлетворены тем, что имеют. Видимо, отсутствие 
существенных и осознанных национально-территориальных притязаний — результат 
все той же инфантильности политических структур, -племенной дробности в 
отсутсгвия исторических споров в прошлом между не существовавшими ранее
    
    государствами. В принципе это весьма позитивный фактор. Правда нет 
уверенности, что он и впредь будет постоянно действующим.
    Как показывают специальные исследования, Африка в целом весьма быстрыми 
темпами вооружается, закупает оружие, а в некоторых ее странах, во многом 
благодаря советской помощи, численность вооруженных сил достигла уровня, 
сопоставимого с уровнем богатых, развитых и могущих себе такое позволить стран. 
Это внушает определенные опасения за будущее. Но пока что ситуация в военном 
плане спокойная. Создается впечатление, что африканцы удовлетворены обретенной 
ими независимостью в тех рамках, какие были посланы судьбой. Они ценят свое и, 
как правило, не притязают на чужое, пусть даже родственное им в языковом и 
этническом плане. Не встает и проблема мирного соединения соседних стран. Если 
не считать соединения Занзибара с Танганьикой, добровольно объединившихся еще в 
1964 г., никто больше такого рода проектов не выдвигал. Зато сепаратистские 
выступления подавляются жестко и бескомпромиссно. Словом, случайные границы 
уважаются и, похоже, обретают стандарты политической вечности. Причем делается 
это не столько за счет пограничных шлагбаумов с армейскими вооруженными 
заставами, сколько за счет взаимного уважения к границам, своим и соседей.
    Проблема расизма и поиск самоидентичности
    Специфика жизненных реалий, искажающая облик парламентарной демократии и во 
многом превращающая режим африканских стран в псевдодемократии, имеет еще один 
важный аспект, с которым, как правило, не сталкиваются народы иных современных 
государств Востока. Это расовая проблема. Правда, в подавляющем большинстве 
африканских государств этой проблемы внешне как бы и нет по той простой причине,
 что инорасовые вкрапления в них малы, а немногочисленная колония европейцев 
обычно ведет себя в этом смысле не только осторожно, но даже и подчеркнуто 
лояльно по отношению к местному негритянскому населению. Но это только внешне. 
Внутренне любая из стран, о которых идет речь, ощущает свою неполноценность по 
отношению к развитым странам европейского или американского Запада. И хотя эта 
неполноценность имеет цивилизационные, технологические, экономические, 
культурные и прочие корни, подспудно она неизбежно как бы опрокидывается на 
неравенство расовое. Другими словами, образованные слои местного населения (о 
прочих речи нет, ибо они над этими проблемами в абстрактном плане не 
задумываются, а в реальной жизни с ними —редко палкивапнш) в гий или иной 
степени-почти всегда комплексом расовой неполноценности.
    зи
    
    Этот комплекс после достижения независимости усилился и нашел свое 
проявление в теории в форме концепций типа негритюда, смысл которых в том, 
-чтобы подчеркнуть расовое достоинство, даже превосходство негритянской расы. 
Концепция эта, детально разработанная Л. Сенгором, получила достаточно широкое 
распространение, хотя и не была принята всеми. Характерна в этом плане реплика 
знаменитого африканского писателя, нобелевского лауреата нигерийца В. Шойинка, 
смысл которой в том, что тигр не провозглашает тигритюд, он просто прыгает.