Востока, от Турции до Китая, которые хоть в какой-либо степени 
находились от них в зависимости. Но как реагировал на это Восток?
    Первой и естественной реакцией побежденной или, вр всяком случае, 
потесненной с? своих привычных позиций стороны было стремление приспособвггься 
к новым условиям существования. Дда традиционной структуры это означало многое, 
даже очень многое. Прежде всего переоценку привычных ценностей при сравнении их 
с теми, что несли с собой колонизаторы, будь то торговцы или бизнесмены, 
солдаты или колонисты, миссионеры или администраторы. А сравнивать, конечно, 
было что. Европейская наука и техника, включая в первую очередь военную, 
говорила сама за себя. Быстрс растущий западный стандарт уровня жизни, 
непривычные и все завоевывавшие новые позиции конституционно-демократические 
права, свободы, гарантии, защищавшие не только интересы собственника, но и 
достоинство гражданина, наконец, плюрализм политической жизни, ограниченная 
роль религии и санкционированных ею традиций — все это оказало немалое 
воздействие на социальные верхи Востока. Они были готовы активно сотрудничать с 
европейцами, жадно перенимали достижения науки и культуры, получали европейское 
образование и, пользуясь столь же активной поддержкой со стороны колониальной 
администрации, стремились сотрудничать с ней. Симптомом и проявлением тахтой 
позиции были и реформы соответствующего плана как в колониях, так и в иных 
странах Востока. Реформы XIX в., если взять их в целом, были именно отражением 
стремления Востока вырваться чуть ли не единым резким рывком из состояния 
отсталости и в чем-то главном сравняться с демонстрировавшими свое 
превосходство европейцами.
    Европейский эталон в то время был если и не знаменем, то во всяком случае 
надежным ориентиром для власть имущих. И хотя структура в целом обычно 
сопротивлялась реформам (олицетворением
    
    сопротивления были, как правило, религиозные круги, опиравшиеся на 
консервативную массу крестьянства), это сопротивление сравнительно легко 
преодолевалось, особенно в колониях, где политическая власть находилась в руках 
колонизаторов. Как в колониях, так и в других странах Востока осуществлялись 
конституционно-демократические преобразования по европейскому образцу, 
создавались законосовещательные советы или парламенты, начинала реализовываться 
процедура демократических выборов. Словом, вторая половина XIX в. была в 
некотором смысле временем надежд на то, что с традиционной структурой Востока 
справиться сравнительно легко и что в результате ряда реформ и умелой 
администрации Восток впишется в европейские стандарты или, во всяком случае, 
легко смирится с той ролью, которую он издавна играл в масштабах мирового рынка,
 а может быть и добьется большего на пути экономического развития. Иллюзия 
такого рода во многом объясняется тем, что в XIX в. Восток еще не был пробужден,
 что от его имени выступали немногочисленные сдои социальных верхов, находившие 
общий язык с колониальными властями.
    Ситуация стала изменяться к концу XIX в. и особенно в начале XX в. Меньше 
всего это было заметно в колониях, где шел непрерывный процесс преобразований, 
а административная власть была в руках колонизаторов. Правда, и здесь 
преобразования сопровождались сопротивлением пробуждавшейся традиционной 
структуры, все острее ощущавшей свое кризисное состояние и мобилизовывавшей 
силы для самосохранения. Однако, лишенная реальной политической власти 
структура в колониях оказывала преимущественно пассивное сопротивление. Зато в 
тех странах, где политическая власть находилась в руках местных правителей и 
где вмешательство колониального капитала рассматривалось как вторжение чуждых 
сил, угрожающих привычному существованию, обстановка накалялась. Не 
превращенные еще в колонии страны Востока быстрыми темпами пробуждались. Но 
каков был характер этого пробуждения, наиболее яркое выражение которого 
олицетворено младотурецкой, иранской и китайской революциями?
    Снова обратимся к экономической сути процесса взаимодействия колониального 
капитала и традиционных восточных структур. В колониях создание промьйпленных 
предприятий, банков и всей инфраструктуры шло за счет соответствующей 
активности колониального, т. е. европейского капитала, и лишь сравнительно 
небольшая доля частнособственнической активности приходилась на местное 
население, причем и среди его представителей ведущую роль часто играли 
представители не коренного населения, а мигранты, как, например, китайцы-хуацяо 
в Юго-Восточной Азии. Связанная с рынком частнопредпринимательская деятельность,
 хотя в принципе она и была знакома традищцшниму Висгику, ии-иреАнему иияла ка
    
    бы особняком по отношению к привычной структуре и в гораздо большей степени 
была элементом капиталистической (т. е. чужой) структуры в данной колонии. В 
аналогичном положении была и вся созданная колонизаторами и приспособленная для 
нужд предпринимательской деятельности и мирового рынка система администрации. 
Хотя и опиравшаяся на местное население, вписывавшаяся в местные реалии, эта 
администрация тоже была как бы чуждой для большинства народа. Возникал феномен 
своего рода симбиоза, вынужденного сосуществования. На нижнем уровне ( в Индии 
— в общине, в Африке — тоже в общине, но несколько иной по характеру и уровню 
развития; примерно то же и в других колониях) господствовала традиция с 
характерными для нее типовыми связями семейно-кланового и корпорационного типа, 
с патронажно-клиентными отношениями, опутывавшими все другие, в том числе и 
рыночные, товарно-денежные. На верхнем — колониальная администрация и 
капиталистические предприятия, работавшие по законам мирового рынка. Где-то 
посередине одно с другим состыковывалось, традиционные связи сочетались с 
рыночно-капиталистиче