кими, но ситуация в целом напоминала именно симбиоз, 
пусть не всегда в чистом виде.
    Иначе обстояло дело в политически самостоятельных странах (к их числу 
следует отнести и те, что формально не были самостоятельными, но обладали 
весомой автономией, как многочисленные вассальные от Османской империи арабские 
государства). Здесь наряду с двумя только что описанными чуждыми друг другу 
секторами экономики, жившими по различным законам, существовало и нечто третье, 
как бы соединявшее признаки обоих. Это третье, синтетическое по характеру,— 
государственное хозяйство. Остережемся именовать описываемое явление 
госкапитализмом и обратим внимание на суть его. В политически самостоятельных 
структурах власть и связанная с нею верховная собственность 
(власть-собственность) традиционно была атрибутом государства, выступавшего в 
функции совокупного хозяина по отношению к платившим ренту-налог в казну 
подданным. Функции хозяина традиционно сводились к праву на избыточный продукт 
производителя с последующей его редистрибуцией в интересах структуры в целом и 
государства как аппарата власти в первую очередь. В условиях, когда в 
трансформировавшейся под воздействием колониального капитала традиционной 
структуре появился новый сектор экономики, связанный с мировым рынком и быстро 
прогрессирующий во многих направлениях, государство от имени общества и во имя 
сохранения и укрепления существующей и приспосабливающейся к новым условиям 
структуры берет на себя функции совокупного частного предпринима-тедя и создает 
государственный сектор ориентированной на рынок
    промышленной экономики.
    
    Этот третий, протокапиталистический по типу сектор в трансформирующемся 
восточном обществе (или» если угодно, третий уклад в его хозяйстве) генетически 
восходит к первым двум, но не похож ни на один из них. Это принципиально новый 
сектор экономики Востока, возникающий в конце XIX в. и усиливающийся в XX в. 
По-разному выглядит он в Турции, Иране, Китае или Японии, но везде суть его 
одинакова: государство традиционно берет на себя функции генерального субъекта 
в системе производства, выступает в функции предпринимателя и в то же время 
представителя общества, гарантирующего стабильность структуре в целом. Риск 
неудачи тем самым сводится до минимума (момент конкуренции — одно из наиболее 
уязвимых мест для тех, кто к ней не привык), но соответственно резко 
уменьшается и средняя экономическая эффективность сектора в целом и всех его 
предприятий в частности. Неэффективность государственного 
протокапиталистического хозяйства объясняется многими факторами и причинами 
(незаинтересованность обеспеченной гарантированным окладом государственного 
жалованья администрации, неповоротливость на рынке, отставание в темпах 
модернизации и т.п.), но прежде всего тем, что это хозяйство опутано теми 
самыми типовыми связями традиционного восточного общества, о которых уже шла 
речь, т. е. связями первых двух типов —официальными государственными и 
патронажно-клиентными. Эти связи не просто искажают рыночно-капиталистический 
тип отношений, они делают государственную экономику современного типа не только 
неконкурентноспособной, но обреченной ва отставание от капиталистической. Какую 
же роль сыграл сектор государственного протокапиталистического хозяйства в 
судьбах традиционного Востока?
    Восток после пробуждения (XX в.)
    В первом-втором десятилетиях нашего века, по свежим следам революций в ряде 
неколониальных стран Востока, многое казалось в иной перспективе. Революционеры,
 стоявшие у истока соответствующих революций, предпринимали очередное отчаянное 
усилие с тем, чтобы вырвать свою страну из пут отсталости и традиционной 
косности, чтобы резким рывком изменить характер власти, всю систему 
администрации, веками господствовавшие социальные и политические связи и, 
заимствуя у развитого капиталистического Запада многие из его идей и институтов,
 не просто резко ускорить, но и кардинально изменить характер и напрагление 
развития. Как известно, иранская революция потерпела поражение, а младотурецкая 
и синьхайская победили. Но парадоксален тот факт, что далеко идущих и различных 
по значению последствий эта разница не имела, ибо и победившие революции и 
подлинному пробуждению (если иметь в виду под этим термином преобразование 
традиционных порядков—быстрыми темпами, да к тому—же с ориентацией—на
    
    европейские стандарты, идеи и институты) не привели. Правда, победившие 
революции вызвали к жизни следующие (кемалистскую — в Турции, гоминьдановскую — 
в Китае), несколько более радикальные и результативные, но и в этом случае 
следует говорить не столько о пробуждении всей страны, всего народа, сколько об 
определенной поляризации сил, характерной для всего Востока в XX в.
    Дело в том, что реформы и революционные преобразования шли в основном 
сверху, порой осуществлялись силами революционной армии, но при этом далеко не 
всегда встречали понимание и признание со стороны низов. Создавалась 
парадоксальная ситуация: преобразования будили страну, а разбуженный народ не 
понимал и не принимал их, что привело в конечном счете в Китае к массовому 
антирыночному, антикапиталистическому крестьянскому движению, возглавленному 
КПК, а в Иране — к не менее массовой и такой же по характеру исламской 
революции 1978 г. В странах, где массовые движения не были характерны, 
эквивалентом их было пассивное сопротивление преобразованиям или навязываемым 
колонизаторами порядкам; там, где это рбыло привычной нормой (в частности, в 
Индокитае), сопротивление принимало характер мощных народных движений. Ситуация 
совершенно очевидная: крестьянские массы преобразований по 
буржуазно-демократическому стандарту не желали, причем это было общей нормой.
    Подытожим сказанное. Структурно трансформирующийся в период колониальной 
экспансии европейского капитала и соответствующего ему ци