ым отступить? Можно было бы 
представить дело таким образом, что здесь сыграл свою роль основной идейный 
соперник конфуцианства в Японии — буддизм, на протяжении ряда веков бывший 
офнцьальпой идеологией сёгуната. И в этом есть определенный резон, ибо хорошо 
известно, что буддизм в его специфически-японской форме дзэн-буддизма (вариант 
китайского чань-буддизма) сыграл весьма существенную роль в воспитании 
поколений самураев, проходивших выучку в дзэнских монастырях с их суровой 
ориентацией на дисциплину в повиновение наставнику. Но если даже так, то нельзя 
отделаться т мысли, что сам буддизм, столь невоинственный по своей сути, пс 
доктринальной его основе, стал воинственным именно в условиях Японии. Почему 
же?
    Видимо, здесь решающую роль сыграли исторические условия становления Японии 
как государства, расчлененность страны на острова и постоянная политическая 
вражда влиятельных сил при общей слабости власти центра. Как бы то ни было, но 
все это способствовало выходу на передний план военной функции в ее столь 
специфической для Японии военно-феодальной форме, во многом сходной с Китаем 
времен Чуньцю или со средневековьем в Европе. ТТринттитд мтгупй ппИмгтп арфами 
м•aum»пnm. мтжув арр-
    шенства в виде упоминавшегося уже кодекса бусидо, свода норм
    
    поведения самурая (вплоть до известного харакири). Не исчезли они и после 
реставрации Мэйдзи.
    Конечно, ликвидаци сёгуната и реформы японской армии сыграли свою роль. 
Однако дух бусидо не ушел в прошлое. Напротив, с выходом на передний план 
находившейся до того в состоянии упадка национальной японской религии — 
синтоизма (вариант китайского даосизма) — с ее культом императора как потомка 
богини Дматерасу воинский дух японцев как бы обрел новое содержание: все воины 
страны, в том числе вчерашние самураи и их потомки, ставшие офицерским корпусом 
новой армии, должны были быть готовы умереть во имя величия новой Японии и ее 
императора. Отсюда — тот самый дух милитаризма, та откровенная агрессивность, 
которая стала проявляться во внешней политике Японии по мере развития 
экономической и прежде всего военно-экономической базы этой страны в конце 
прошлого века.
    Выйдя на просторы континентальной Азии, капиталистическая Япония с конца 
XIX в. и особенно в первой половине XX в. стала откровенно демонстрировать не 
столько свои экономические успехи, хотя они были весьмазаметными, и даже не 
столько свои заимствованные у европейцев формы организации государства и 
общества — хотя именно это в первчо очередь привлекало симпатии многих 
реформаторов и революционеров разных стран Азии, в первую очередь китайских,
—сколько чуть ли не средневековую по уровню жестокости свою воинскую традицию, 
нормы которой сводились к безжалостному уничтожению не только побежденных 
воинов, но и гражданского населения в завоеванных странах, как то было особенно 
заметно на примере Китая. Неизвестно, сколь далеко завел бы Японию этот ее 
питавшийся традицией агрессивно-милитаристский дух и соответствующая внешняя 
политика, если бы не поражение страны во второй мировой войне, которое 
послужило исходным пунктом трансформации страны и своего рода завершающим 
ключевым аккордом в том процессе, который можно назвать феноменом Японии.
    Поражение Японии привело, как упоминалось, к коренной ломке внутренней 
структуры общества. Оккупационные власти США во главе с генералом Макартуром и 
его командой немало сделали для того, чтобы привить японцам 
буржуазно-демократические нормы поведения и заодно вытравить тот милитаристский 
дух, который сыграл свою роль в предшествующие поражению десятилетия. 
Результатом этих преобразований явился выход на передний план тех стандартов и 
характерных черт японского образа жизни, которые в итоге и обусловили бурное 
процветание страны во второй половине нашего столетия. Речь идет-о возрождении 
традиций, гармонично
    гппм-тя-ггд f тип пнттгспппипя НЯИМГТЯОВЯтюмИ, бея КОТОрЫХ
    эффективное функционирование капитализма невозможно.
    
    В отличие от Китая, ддитеяьное время относившегося к заимствованиям 
осторожно и весьма отрицательно, Япония решительно взяла те из них, которые 
были для нее в новых условиях жизненно необходимы и способствовали дальнейшему 
развитию либерально-демократических правовых и политических норм, процедур и 
гарантий существования собственника. Развитие в этом направлении в конечном 
счете — уже в наши дни — привело к индивидуализации молодого поколения страны 
(феномен, вызывающий немалую озабоченность в современной Японии), а его 
возможные деструктивные последствия были в немалой степени компенсированы 
традиционной коллективистской этикой, конфуцианским патернализмом. Сочетание 
заимствованного и своего в японских условиях оказалось достаточно гармоничным: 
японская фирма действует на рынке как собственник, йов то же время представляет 
собой нечто вроде традиционной социальной корпорации, построенной на принципе 
патернализма и взаимной поддержки низших и высших во имя успеха общего дела, т. 
е. процветания фирмы.
    Японское государство, будучи вынужденным решительно отказаться от 
агрессивной внешней политики, энергично переключило свою активность на 
поддержку экономической деятельности фирм, в свою очередь выступая 'по 
отношению к ним все в той же привычной функции всеобщего отца в рамках 
патерналистских взаимосвязей. И это опять-таки оказалось не только гармоничным, 
но и экономически весьма эффективным: не вмешиваясь в экономику непосредственно,
 государство всемерно содействует ее процветанию, разумно перераспределяя при 
этом в интересах общества в целом получаемые от упомянутого процветания 
огромные доходы. Демилитаризованные потомки японских самураев, приобретя 
необходимую подготовку и навыки, заняли свое место в рядах служащих все тех же 
фирм («самураи с портфелями», как их нередко называют) и соответственно 
перек