инизма 
принес с собой некоторые изменения в центральной и местной администрации. Так, 
значительно большую, чем прежде, роль стал играть суд, опиравшийся хотя бы 
частично на эллинскую практику судопроизводства. В качестве всеобщего 
административного языка стал использоваться специфический диалект греческого — 
койнэ, вместе с которым через уд, администрацию и иные официальные институты в 
гущу эллинистических стран Ближнего Востока проникали элементы культуры и 
религии греков, их философия, научные достижения, литература, искусство, методы 
и приемы в сфере просвещения, военного обучения и т.д. И хотя, как уже 
упоминалось, все это обычно ограничивалось сравнительно немногочисленными 
полисными анклавами вне хоры и привилегированными слоями населения, «эллинами», 
в целом результат такого воздействия на протяжении веков (а эпоха эллинизма » 1 
в до н.э. в большинстве стран ближневосточного региона сменилась римским 
владычеством, в принципе продолжавшим и в некотором смысле даже углублявшим 
этот процесс) достаточно очевиден, хотя и нуждается в более глубоком 
теоретическом осмыслении. Вопрос в том, почему эллинизация, а затем. и 
сменившая ее романизация, углубленная и усугубленная к тому же во многих 
ближневосточных странах (те же Египет, Сирия и др.) христианизацией, в конечном 
счете так и не привели не только к радикальной трансформации ближневосточной 
структуры по европейскому стандарту, но даже и к сколько-нибудь заметному 
синтезу обеих структур. К этой проблеме мы еще вернемся. Пока же стоит заметить,
 что эллинистическое влияние не было одинаковым на всем Ближнем Востоке. Менее 
всего оно затронуло, в частности, районы расселения самих персов — не исключено,
 что это было связано не столько даже со сравнительной отдаленностью Ирана от 
Европы, сколько с горделивой самобытностью иранцев. Впрочем, несмотря на это, 
греческое влияние ощущалось не только в самом Иране, но и к востоку от него, в 
Бактрии и североиндийских землях, через которые оно, в частности, оказало 
влияние на формирование иконографии буддизма Махаяны (гандхарское искусство 
скульптуры).
    
    Великие империи Ахеменидов и Александра и последовавшая за ними на Ближнем 
Востоке эпоха эллинизма как бы подвели черту под почти трехтысячелетним 
развитием цивилизации и государственности в этом регионе. Влияние этого периода 
в истории человечества огромно. Его невозможно переоценить. Оно создало ту 
евразийскую средиземноморскую культуру, порождением которой стала античность — 
без ближневосточной основы она сама по себе едва ли могла бы появиться на свет.
    Но античность — уникальный феномен. Ставить вопрос о том, почему такого же 
рода социальной мутации не произошло с Финикией или Вавилоном, некорректно, 
подобная постановка вопроса уничтожает смысл понятия «социальная мутация». Мы 
вправе, однако, поставить вопрос иначе: что мешало Вавилону или Финикии 
оказаться в ситуации, аналогичной античной Греции? И если попытаться ответить 
на него, то на передний план неизбежно выйдет все то же классическое 
восточно-деспотическое государство, государство-Левиафан. История освободила 
античную Грецию от давления со стороны подобного чудовища, как собственного, 
так и чужеземного: за те несколько веков, что в Греции был в этом смысле 
политический вакуум, как раз и успели возникнуть и сформироваться и полисная 
система, и гражданское общество, и античные правовые нормы, и, главное, 
господство рыночно-частнособственнической структуры, пусть в самой начальной ее 
форме.
    Ни у Финикии, ни тем более у Вавилона таких благоприятных условий никогда 
не было. Оба торговых анклава, как и многие другие центры ближневосточной 
транзитной торговли, всегда находились под жестким давлением со стороны сильных 
государств, для финикийцев чужих, для вавилонян и других торговцев — чужих и 
своих собственных. Когда же наступила эпоха империй, давление со стороны власти,
 чаще всего чужой, оказалось еще более ощутимым. Правда, это давление имело 
покровительственный оттенок. Имперская власть всегда поощряла транзитную 
торговлю и, устраняя таможенные барьеры, политические границы и вообще 
опасности, способствовала расцвету рынка и развитию накоплений собственников. 
Однако при всем том власть жестко давила и на рынок, и на собственность, не 
давая ни тому, ни другому главного, без чего они не в состоянии были стать 
полноценными,— свободы. Свободы политической и экономической, социальной и 
правовой, свободы от контроля со стороны власти и тем более от притязаний и 
произвола власть имущих. Свободы, огражденной надежным барьером прав, гарантий 
и привилегий для собственника, индивида, гражданина, субъекта права. Все это 
было неотъемлемым достоянием античности — и всего этого не было на Востоке и 
вообще нигде, кроме античности. Не было даже осознанной потребности в такого 
рода свободе, не было потому, что не существовало условий для формирования 
подобной потребности в ее сколько-нибудь ощутимом и социально значимом объеме.
    Я сознательно акцентирую внимание на принципиальной разнице — это важно для 
понимания сути проблемы. Допускаю, что в реальной действительности грани были 
более размытыми, что финикийские колонии типа Карфагена были ближе к античной 
структуре, чем, скажем, к египетской, что для многих транзитных торговцев 
эллинизованные анклавы времен эллинизма были роднее и понятнее, чем 
находившаяся под традиционным давлением властей провинциальная хора. Но, 
признавая это, не уйти от самого факта: отдельные исключения погоды не сДелали. 
Больше того, античный мир остался античным и по структуре, и по образу жизни 
даже тогда, когда римские граждане подвергались жесточайшему произволу 
всевластных тиранов-цезарей, а восточный мир оставался восточным и тогда, когда 
произвола почти не ощущалось, а все текло по традиционному и всех 
удовлетворявшему руслу каждодневной обыденности. И вот в этом-то и заключается 
коренная