ию на передний план арамейского божества 
Луны — Сина. Развернувшаяся в связи с этими реформами, чем-то напоминающими 
реформы Эхнатона почти тысячелетием раньше, внутриполитическая борьба сильно 
ослабила Вавилон и сделала его через четверть века сравнительно легкой добычей 
персов. Когда в 539 г. до н.э. победоносный Кир II подошел к стенам Вавилона, 
он сумел, обойдя мощные укрепления, вступить в него (по некоторым данным, 
осушив для этого русло реки и пройдя по ее дну). Кир отнесся к Вавилону с 
большой почтительностью, сохранив его статус, права и привилегии. Иноплеменное 
население, в частности иудеи, было освобождено и получило возможность вернуться 
на родину. Все вавилонские боги и культы были восстановлены, а Набонид, 
которому была сохранена жизнь и даже предоставлена должность правителя одной из 
отдаленных областей империи персов, был обвинен в беззаконии и произволе, в 
разрушении традиционной религии вавилонян.
    Падение Вавилона надолго сохранилось в памяти народов и приобрело даже 
значение некоего символа благодаря тому, что оно через пленных иудеев было 
зафиксировано и вошло в Библию. Библейские предания повествуют о пире Валтасара 
(сын Набонида, он возглавлял оборону города от персов), во время которого на 
стене зала будто бы появились божественные знаки — несколько загадочных слов 
(«мене, текел, фарес»), предвещавших падение города. Неспособный понять это 
предостережение и продолжавший разгул Валтасар поплатился за это жизнью.
    Социальная структура Нововавилонского царства была весьма сложной, что было 
вызвано высоким уровнем развития товарных отношений и частнопредпринимательской 
деятельности. Юридически вавилонское общество делилось на полноправных 
вавилонян; неполноправных, прежде всего иноплеменников, живших — наподобие 
пленных иудеев — на правах поселенцев и преимущественно находившихся на службе 
в качестве чиновников и воинов; зависимых земледельцев, обрабатывавших земли 
царско-храмовых хозяйств на правах потомственных арендаторов (т.е. лишенных 
собственных участков или прав на общинный надел), и рабов, многие из которых, 
однако, имели не только права, но подчас и собственное имущество, определенные 
привилегии, а то и собственных рабов (оставаясь при этом рабами хозяина, 
получавшего за это от них немалый оброк—пекулий).
    Это членение заметно усложняли корректировавшие его реальные имущественные 
и тем более социально-экономические отношения. Хотя полноправные общинники по 
правовому статусу стояли на первом месте, в имущественном отношении многие из 
них могли быть на низших ступенях общества; и наоборот, зависимые и даже 
удачливые рабы, в правовом отношении стоявшие на низших ступенях, порой 
оказывались богатыми собственниками, эксплуатировавшими труд неимущих, которые 
в правовом отношении могли стоять выше их. Что касается долгового рабства, то 
оно после реформы Хаммурапи в Вавилонии пошло на убыль. Практика самопродажи и 
самозаклада почти исчезла (сохранялись, да и то изредка, в экстремальных 
ситуациях, случаи продажи детей). На смену долговому рабству пришла более 
приемлемая в новых условиях практика наемного труда. Неимущие различного 
правового и социального статуса порой объединялись в трудовые отряды — нечто 
вроде «профсоюзов», диктовавшие и добивавшиеся хорошей оплаты их труда. 
Возможно, эта практика была вызвана к жизни тенденцией к монополизации в 
частных руках больших финансово-экономических возможностей (в Вавилоне были 
крупные торгово-ростовщические дома, которые вели широкую транзитную торговлю, 
осуществляли крупномасштабные банковские операции, финансировали коммерческие 
предприятия).
    Все эти процессы по-прежнему протекали в рамках традиционной восточной 
структуры. Храмовые и царские хозяйства были важным элементом хозяйственной 
деятельности, равно как ц трудовые повинности. Но существенно заметить, что в 
условиях развитых частнособственнических отношений, которые были свойственны 
Нововавилонскому царству, власть-собственность несколько трансформировалась: 
храмовые хозяйства подчас выступали на рынке в качестве совокупного 
собственника, имевшего юридическое лицо, т.е. в виде своего рода «фирмы». 
Трудно сказать, какие потенции имело бы подобного рода развитие в иных 
обстоятельствах, но в конкретных условиях VI в. до н.э. и персидского 
завоевания на том все практически и остановилось. Больше того, с включением 
Вавилона в империю Ахеменидов экономическое значение и финансовая мощь 
вавилонских богатых домов стали ослабевать, хотя и не сразу.
    Западно-азиатский вариант формирования государственности заметно. отличался 
и от месопотамского, и от египетского. Главное отличие его состояло в том, что, 
несмотря на наличие в этом регионе ряда древнейших из известных истории 
протогосударственных образований и нескольких весьма специфических политических 
структур (таких, как иудейская или финикийская), для региона в целом была 
характерна определенная вторичность. Вторичность в том смысле, что государства 
Западной Азии, — даже оставляя в стороне Вавилон, прямого наследника шумеров,— 
в своем развитии многое заимствовали у опередивших их соседей и за этот счет 
ускоряли темпы своего развития. Это было характерно и для митаннийцев, и для 
хеттов, и для ассирийцев, в какой-то степени и для народов Восточного 
Средиземноморья. Все они так или иначе были знакомы с месопотамской клинописью, 
с основами выработанного в древнем Двуречье законодательства, не говоря уже о 
календаре, азах математики, мифологии и религии. Понятно, что в каждом из 
западно-азиатских государств древности, больших и малых, все, что перенималось, 
энергично перерабатывалось и усваивалось в сильно видоизмененном виде, однако 
сам факт заимствования при этом не может быть поставлен под сомнение.
    Заимствование чужого опыта всегда ускоряет развитие. Западно-азиатские 
структуры продемонстрировали это достаточно ясно. Хетты и ассирийцы щедро 
использовали боевой и политико-административный опыт Египта. В еще большей 
степени заимствовался и усваивался западно-ази