яя свободная община теряла свои исключительные права 
владения ее угодьями и продуктом. Теперь она вынуждена была делить эти права с 
теми, кто в силу причастности к власти мог претендовать на долю ее имущества, 
начиная от регионального вождя-администратора, будущего владетельного 
аристократа, которому верховный вождь передавал часть своих высших прерогатив, 
и кончая общинным главой, все более превращавшимся в чиновника аппарата 
администрации. Иными словами, возникал и надолго закреплялся хорошо знакомый 
специалистам феномен перекрывающих друг друга владельческих прав: одна и та же 
земля (а точнее, право на продукт с нее) принадлежит и обрабатывающему ее 
крестьянину, и общине в целом, от лица которой выступает распределяющий угодья 
старейшина, и региональному администратору, и верховному собственнику. И что 
показательно, эта множественность прав, столь нелепая в обществе с юридически 
хорошо разработанными частно-правовыми нормами, здесь никого не смущает: коль 
скоро земля не является частной собственностью и принадлежит всем, то 
совершенно естественно, что каждый получает свою долю дохода от нее, причем в 
строгом соответствии с той долей владения ею, власти над ней, которой реально 
располагает. Вместе с тем важно оговориться, что в множественности прав уже 
таились зародыши некоторой трансформации прежней структуры, в частности 
тенденции к приватизации, т.е. к появлению частной собственности (пусть не 
господствующей и весьма ограниченной в потенциях, но все же частной), до того в 
описываемом обществе еще не известной.
   
   Раннее государство
    Обычное протогосударство, в том числе составное и даже этнически 
гетерогенное, несмотря на весьма заметную разницу между крестьянскими низами и 
верхами управителей, было еще густо опутано системой родственных клановых 
связей. Более того, именно эти связи играли чаще всего основную роль в его 
социальной и административной структуре, определяя степень знатности и место 
человека в обществе. С течением времени и по мере институционализации власти 
ситуация определенным образом менялась. Прежде всего клановые связи начинали 
терять свою всеобщность и оказывались свойством немногих, признаком избранности,
 аристократизма. Дело в том, что эти связи были чрезвычайно важны там, где 
критерий генеалогического родства определял степень близости к правителю и его 
клану, т.е. знатность, что давало человеку право иметь соответствующий ранг и 
титул, а также претендовать на определенную должность и привилегии. Что же 
касается крестьянских низов, то они, даже если и состояли в отдаленном родстве 
по боковой линии с каким-либо из знатных кланов, постепенно практически 
исключались из счета родства, поскольку для них это уже не имело никакого 
значения. Кроме того, опасавшиеся притязаний близкой родни на власть правители 
стремились приблизить к себе преданных лично им чужаков из числа мелких 
должностных лиц, слуг, а то и иноплеменников-рабов, явных аутсайдеров. Часть их,
 закрепившись наверху, со временем тоже давала начало знатным аристократическим 
кланам. Результатом всего этого было появление в обществе, прежде 
ориентировавшемся в основном на заслуги и престиж, новых критериев для деления 
на верхи и низы. Верхи стали комплектоваться из числа наследственных 
аристократов и причастных к власти должностных лиц, причем те и другие, тесно 
связанные клановыми связями, образовывали своего рода потомственный слой людей, 
занятых в сфере управления и включенных в систему социально-имущественных 
привилегий.
    Такого рода социальная поляризация общества на причастные к аппарату власти 
привилегированные слои и производителей, прежде всего общинных крестьян (между 
теми и другими была еще прослойка обслуживающего верхи персонала — рабов, слуг, 
ремесленников и др.), резко меняла традиционную систему редистрибуции: если 
прежде избыточный продукт лишь распределялся по воле причастного к власти и 
служил способом обретения им дополнительного престижа, то теперь этот продукт 
превратился в средство содержания всех тех, кто встал над обществом и кто 
обслуживал привилегированные верхи. Иными словами, в новых условиях социальные 
низы, т.е. крестьяне-производители, оказались исключенными как из системы 
генеалогического родства в конических кланах аристократов, так и из сферы 
редистрибуции. Этот все углублявшийся отныне разрыв между верхами и низами 
означал, что на смену примитивному политическому образованию типа 
протогосударства шла более развитая и принципиально отличная от него 
административно-политическая структура — раннее государство.
    Конечно, непроходимой грани между этими двумя формами политической 
интеграции нет, но разница все же есть, и немалая. Раннее государство обычно 
много сложнее и крупнее протогосударства; этническая гетерогенность здесь — уже 
практически почти обязательная норма, ибо возникает раннее государство 
преимущественно за счет завоеваний и аннексии соседей. Расширяясь и включая в 
свой состав многие десятки и сотни тысяч людей, раннее государство обычно 
оказывалось перед необходимостью усложнить администрацию, следствием чего был 
дальнейший рост иерархичности структуры в целом: все стоявшие над общиной в 
свою очередь выстраивались в сложную иерархическую лестницу должностных лиц, 
прав, статусов, привилегий.
    Так, иерархическая лестница управления оказывалась по меньшей мере 
трехступенчатой; возникали три уровня — высший общегосударственный, средний 
региональный и местный. При этом на высшем уровне фиксируется заметная 
специализация административной деятельности — военачальники, жрецы, главы 
канцелярий или ремесленных служб, администраторы широкого профиля, казначеи и 
хранители казенных амбаров, управители дворцовых или храмовых служб, домашних 
покоев правителя и т.п., вплоть до возникновения кое-где контрольно-ревизорской 
службы. И хотя в центральной администрации по-прежнему огромную роль играли 
клановые связи, а во главе многих управлений стояли знатные аристокр