ами 
— с другой, обострилась до предела. Страна была на грани политического краха.
    Именно в это время начал набирать силу все возраставший социальный протест, 
принявший форму сектантского движения под лозунгами даосизма. Последователи 
философского даосизма Лао-цзы и Чжуан-цзы к этому времени трансформировались в 
сторонников даосизма религиозного, в центре которого оказались извечные 
крестьянские идеалы «великого равенства» (тай-пин) и надежды на мистические 
методы достижения долголетия и бессмертия. Глава секты «Тайпиндао» Чжан Цзюэ, 
прославившийся искусством врачевания и, по преданию, спасший в тяжелые годы 
эпидемии множество стекавшихся к нему и веривших в его чудодейственную силу 
людей, на рубеже 70—80-х годов неожиданно оказался во главе многочисленной и 
активной секты сторонников нового «желтого» неба, которое в 184 г. (начало 
очередного 60-летнего цикла, игравшего в Китае роль века) должно было прийти, 
по представлению сектантов, на смену погрязшему в пороках «синему» нео Хань. 
Покрывшие свои головы желтыми повязками сторонники секты планировали именно в 
этот сакральный момент поднять восстание, о чем было известно уже всем в Китае.
    Власти попытались было предупредить восстание, которое вследствие этого 
началось преждевременно, что сказалось на его ходе и результатах. Первые успехи 
восставших оказались недолгими и в конечном счете движение потерпело поражение. 
Однако подавление восстания Желтых повязок оказалось пирровой победой для Хань: 
имперская администрация и двор вскоре после этого потеряли всякое влияние на 
ход событий,/ а главную роль в деле окончательного подавления рассеявшихся по 
стране мятежников и во всей последовавшей за этим политической борьбе стали 
играть удачливые военачальники, опиравшиеся на сильные дома. Можно считать, что 
с этого момента — с конца II в.— на передний план в жизни Китая на несколько 
веков вышли военные, а военная функция стала ведущей в политической жизни 
распавшейся на части бывшей империи.
    
   Эпоха Троецарствия (220—280) и империя Цзинь
    Конец II и начало III в. прошли в Китае под знаком внутриполитических 
междоусобиц, в ходе которых на первый план вышло несколько наиболее удачливых 
полководцев. Один из них, знаменитый Цао Цао, господствовал на севере, в 
бассейне Хуанхэ, где в 220 г. его сын Цао Лэй провозгласил себя правителем 
государства Вэй. Другой, Лю Бэй, претендовавший на родство с правящим домом 
Хань, вскоре объявил себя правителем юго-западной части страны Шу. Третий, Сунь 
Цюань, стал правителем юго-восточной части Китая, царства У. Возник феномен 
Троецарствия, короткая история которого овеяна в китайской традиции ореолом 
рыцарского романтизма — достаточно напомнить о романе «Троецарствие», 
написанном тысячелетие спустя и красочно, в героических тонах повествующем о 
событиях III в.
    Как упоминалось, военная функция в это время была практически ведущей в 
Китае. Страна, разоренная долгими десятилетиями восстаний и междоусобиц, 
безвластия и насилия, уже давно забыла о спокойной жизни. Даже в 
землепользовании едва ли не главной формой стали так называемые военные дворы 
(в царстве Вэй, по некоторым данным, они составляли до 80 % податного 
населения) и военные поселения. В военные дружины превратились и клиенты 
сильных домов — да и как иначе можно было защитить себя и свое имущество в то 
смутное время? Выход на передний план военной функции возродил в среде 
китайской образованной части населения феномен рыцарского романтизма, столь 
характерный в свое время для периода Чуньцю, в VII—VI вв. до н.э. и 
прославленный в историографической конфуцианской традиции. Идеи верности и 
преданности патрону до гроба, культ рыцарской этики и аристократизма, боевое 
братство и спаянность единомышленников-друзей — все это в суровых условиях 
военных лет не только возродилось, но и стало на некоторое время как бы 
первоосновой реального политического бытия. И если все эти не столько даже 
новые, сколько заново расцветшие институты не изменили кардинально структуры 
китайского общества, то причиной этого были давно уже устоявшееся конфуцианское 
отношение к миру и обществу и соответствующим образом ориентированные 
конфуцианские политические институты.
    Дело в том, что в традиционном китайском обществе статус военного не был 
почетен — «из хорошего металла не делают гвоздей, хороший человек не идет в 
солдаты». Конечно, временами без войн и военных не обойтись. Но это не 
основание для того, чтобы считать военное дело престижным занятием. В отличие 
от других восточных обществ, от Турции до Японии, включая арабов, индийцев и 
многих других с их иктадарами, джагирдарами, тимариотами, самураями и т.п., 
китайцы никогда не ценили воинов-профессионалов. Их армия обычно набиралась из 
деклассированных элементов (откуда и приведенная выше поговорка) и 
возглавлялась малообразованными в конфуцианском смысле и потому не очень 
уважаемыми обществом военачальниками. Только в те годы, когда военная функция 
оказалась ведущей, ситуация менялась. Но и тогда статус военного не становился 
слишком почетным, а как только нужда в большой армии исчезала, уходили в 
прошлое военные дворы и военные поселения.
    И наоборот, в Китае всегда, даже в периоды смут и усобиц, высоким 
социальным статусом и соответствующим престижем пользовались грамотные и 
образованные конфуцианцы, знатоки истории и ценители поэзии, люди мудрые и 
ученые, хорошо знакомые с высокими тонкостями нормативной этики и пышного, 
детально разработанного китайского церемониала. Собственно, речь идет о том 
самом слое служивых ши, который сформировался еще в Чуньцю и из которого вышли 
мудрецы, министры и реформаторы древнего Китая. Постепенная конфуцианизация 
этого слоя в Хань и концентрация большинства его представителей в 
бюрократическом чиновничестве и сильных домах привели к появлению нового 
качества, т.е. к превращению древних служивых ши в тип духовной элиты страны, 
чье поведение и чьи идеи призваны были отражать и формулировать общественное 
мнение, причем обычно в его самой бескомпромиссной и теоретически 
рафини