далеко не демократия. В 
экономическом же аспекте суть его сводится к тому, что каждый член группы, вне 
зависимости от его личного вклада, имел право на долю коллективного продукта 
уже в силу своего членства в ней.
    Таким образом, потребление в группе коллективное. Без этого уравнительного 
потребления группа не смогла бы выжить и обеспечить нормальное воспроизводство, 
не говоря уже о расширенном. Но если потребление было коллективным, то добыча 
пищи чаще всего была индивидуальной (если не говорить, скажем, о коллективной 
охоте на крупное животное, что бывало далеко не у всех и не всегда), и в ходе 
ее один приносил больше, другой меньше. Если учесть, что добыть пищу старались 
все — попытки отлынивания случались редко и вызывали столь явно выраженную 
реакцию в виде презрения и насмешек, что в обществе, где престиж ценился очень 
высоко, это было по сути невыносимым наказанием,— то все сводилось к тому, 
сколько сил, способностей и удачи у каждого, кто сколько может добыть. Те, кто 
приносил больше других, как раз и приобретали престиж и авторитет; именно из их 
числа выбирали лидеров.
    Экономический аспект генерального принципа системы эквивалентного обмена, 
основанной на уравнительности, антропологи обозначили термином «реципрокность» 
(от лат. гесфгосо — двигать туда-сюда, возвращать обратно). Первоначальная суть 
реципрокного взаимообмена сводилась к тому, что каждый вносил в общий котел, 
сколько мог, и черпал из него, сколько ему полагалось, тогда как разница между 
отданным и полученным измерялась в терминах социальных ценностей и выражалась в 
форме престижа и связанных с ним привилегий.
    Будучи едва ли не первым универсальным механизмом функционирования 
человеческого общества на ранних этапах его существования, реципрокный обмен 
сыграл решающую роль в последующем развитии общества, в конечном счете в 
разложении той эгалитарной структуры, которая вызвала его к жизни и 
существовала на его основе. Включение престижных амбиций способных и удачливых 
индивидов, вызванное к жизни активным функционированием реципрокности, вело, с 
одной стороны, к выходу на передний план принципа меритократии, т. е. 
выдвижения способных и честолюбивых, претендующих на престиж и авторитет, 
которые со временем все более явственно выделялись над средним уровнем и 
соответственно обретали привилегии, а с другой — к увеличению общей массы 
потребляемой пищи, к созданию за счет усилий амбициозных и удачливых охотников 
своего рода избыточного продукта.
    Проблема избыточного продукта сложна. Речь не об абсолютном избытке, во 
всяком случае не о нем в первую очередь. Имеются в виду излишки по сравнению с 
нормой (жизнеобеспечивающим продуктом, по определению Ю. И. Семенова). В 
группах, живших в сравнительно богатых дичью районах, удачливые охотники чаще, 
чем где-либо еще, приносили богатую добычу, причем со временем выработалась 
норма, согласно которой принесший добычу имел право сам распорядиться ею. 
Конечно, при этом соблюдались веками сложившиеся нормы потребления в группе, но 
право распределения означало, что пища приносится как индивидуальный дар. Здесь 
лишь легкое смещение акцента, однако в условиях сравнительного избытка оно вело 
к появлению привилегий. Стало считаться само собой разумеющимся, что обладающий 
престижем удачливый охотник заслуживает определенных социальных привилегий. 
Материальный достаток, таким образом, обменивался на престиж, престиж 
сопровождался некоторыми привилегиями, и все это опиралось на признанный и 
почитаемый принцип меритократии. Оставался лишь шаг до социального неравенства. 
И вскоре этот шаг был сделан, правда, уже в новых условиях, когда на смену 
обществу собирателей пришли коллективы производителей пищи, земледельцев и 
скотоводов.
   
   Ранние формы неравенства
   и система редистрибуции
    Неолитическая революция и переход к регулярному производству пищи 
способствовали заметному росту избыточного продукта, что дало резкий толчок 
изменению форм социальных отношений, менявшихся параллельно с появлением нового 
образа жизни в виде оседло-земледельческих поселений и общинной организации. 
Непрочные у собирателей парные семейные ячейки при переходе к оседлости и 
систематическому производству пищи трансформировались в более крепкие и 
достаточно многочисленные семьи, даже семейно-клановые группы, заменившие собой 
локальные группы бродячих охотников. Группа близких родственников — потомков 
одной семейной пары, чаще всего по одной определенной линии, мужской или 
женской,— вместе с их брачными партнерами и детьми обычно представляла собой 
низовую семейно-клановую ячейку, построенную по нормам строгой экзогамии и 
имевшую тенденцию к разрастанию в систему родственных кланов.
    Именно такие семейно-клановые группы стали первичной ячейкой 
оседло-земледельческого (а позже и кочевого) общества, что, в частности, хорошо 
прослеживается антропологами на материалах палевых обследований многих народов 
Африки. Главой группы обычно являлся отец-патриарх, имевший одну или несколько 
жен и проживавший со своими детьми, нередко тоже уже женатыми, а также братьями 
с их женами и иными родственниками и домочадцами в рамках единого общего 
домохозяйства, своего рода замкнутого компаунда. На территории компаунда каждая 
женщина с ее детьми имела, как правило, свою хижину (строение с кухней); хижины 
были и для мужчин, иногда отдельное жилище предоставлялось главе группы. Тут же 
располагались хозяйственные постройки, амбары, хлевы и т.п. Среднее число 
взрослых в компаунде, по некоторым подсчетам, составляло семнадцать — двадцать 
человек. Внутренние связи в семейной группе были неизмеримо жестче тех, что 
связывали между собой членов кочующей локальной группы охотников и собирателей. 
Соединенные не по собственной воле, а по случайности рождения строгими нормами 
брачно-родственных уз, члены семейной группы уже не являлись собранием равных, 
различавшихся лишь по полу и возрасту. Пол, возраст, принадлежность к 
определенному поколен