ми туркменские контрабандисты могут пробираться без особого труда. 

Был уже вечер, когда я приехал в селение. Оно находится в долине, меж горами на 
реке. А эту реку можно перескочить на лошади. Но, когда идут дожди, вода по 
долине идет валом, вышиной в две сажени, на своем пути ломает деревья, уносит 
скот, и тогда нужно спасаться, забираясь высоко в горы. 

У нас, в Ахале, было жарко, а когда я приехал в курдский аул, то там к вечеру 
стало прохладно. 

Я подъехал к дому старшины. Видно сразу, что он богатый. По склону горы много 
построек, одна выше другой, с плоскими крышами, на них ночью можно спать под 
звездами. 

Я въехал во двор и тихо осадил коня, храпевшего и бившего передней ногой. 
Тач-Гюль вышла на крышу. По ее крику выбежали два работника-курда и поставили 
моего коня под навес. 

Тач-Гюль выросла, она была как настоящая женщина, в синей кофте и широких синих 
шароварах до колен. У нее звенело много серебряных и золотых монет в четырех 
черных косах и на груди. А на голове был красный платок, признак того, что она 
уже не девушка, а замужем. 

Тач-Гюль крикнула несколько приветствий и сказала, что она очень рада приезду 
ее брата. 

Три дома старшины стояли по склону горы, один выше другого, как лестница. На 
кровлю второго дома вышел старшина, накинув на плечи дорогую шубу из мелкой 
рыжей мерлушки. 

Я видел, что старшина богатый, гораздо богаче меня. У меня только и есть, что 
конь, да хорошая сабля, да жалованье простого солдата-джигита. Но я увидел, что 
у старшины худое, впалое лицо, что у него пожелтевшие белки глаз и мутный 
взгляд. Сразу я понял, что он териакеш, курит опиум. 

Мое сердце упало, как подстреленная птица. Тач-Гюль несчастная женщина, у нее 
не будет детей! Териакеш не может любить свою жену... Но я старался не показать 
вида, что мне грустно, и когда поднялся во второй дом, где был старшина, я 
сказал ему приветствие как брату. 

Мы с ним сели на ковре и пили чай, принесенный его слугами, и я ему рассказывал,
 что делается у нас в Ахале. Старшина же рассказал, сколько у него скота и 
сколько богатства. 

Когда мы ели плов, Тач-Гюль пришла и стала позади старшины. О ней он мало думал 
и даже ни разу не предложил ей сесть. Сам он ел мало, видно было, что это 
слабый человек. 

Среди разговора старшина встал и, не обращая внимания на меня, ушел в соседнюю 
комнату. Я видел, как он зажег светильник, лег на бок, намазал териаком конец 
трубки и, грея его над огнем, долго втягивал дым, пока не заснул... 

Пока он спал, целый час я говорил с Тач-Гюль. 

Она рассказала, как ее выдали за старшину, уплатившего богатый калым. Ее выдали 
потому, что хотели, чтобы он перестал курить опиум. Родители думали, что, 
женившись на молодой и красивой девушке, старшина сделается здоровым человеком. 
Но прошло уже полгода после свадьбы, а старшина не провел с ней ни одной 
брачной ночи. 

Я жалел Тач-Гюль и спросил: хочет ли она, чтобы я старшину зарезал? 

Тач-Гюль не ответила, встала и заглянула в соседнюю комнату, где лежал ее муж. 
Я прошел к нему. 

Старшина лежал с открытыми глазами, неподвижным лицом, на котором видно было 
высшее удовольствие. 

Мы посмотрели друг на друга. 

- Отчего ты не живешь с моей сестрой? - спросил я. 

- Мне все равно, - ответил старшина. 

- Ты ее любишь? 

- Да. 

- Ты хочешь, чтобы она была твоей женой? 

- Да. 

- Ты с ней будешь жить? 

- Мне все равно. 

- Я ее увезу к себе в Ахал! 

- Мне все равно... Будьте счастливы и не мешайте мне... 

Я увидел, что он,