днако семь демонов болезней мучают его. 
Когда услышишь, что Навуходоносор умер, — его голос понизился до шепота, — 
седлай быстрого коня, приезжай ко мне, и мы поговорим о великих вещах. — Он 
улыбнулся воде. — Можешь не бояться приезжать один.

Так эламит Губару связал себя с Ахеменидами узами понимания.

Персидские всадники рады были покинуть жару и пыль Шушана; они устали хлопать 
мух и чесаться от муравьиных укусов. Вернувшись в Парсагарды, Кир рассказал все,
 что произошло в этом городе, воскресающем от смертных мук, опустив лишь 
последние конфиденциальные слова Губару. После чего Кассандана стала лить слезы 
и кричать, что эламиты пустили пыль ему в глаза. Он не добился от них дани. 
Камбиса восхитил новый плуг, хотя он сказал, что будет трудно научить одного 
каспия делать ту работу, которую всегда делали двое.

Поразмышляв о своей поездке, Кир решил, как только снова прорастет трава, 
отправиться с отцом к правящему мидийскому двору. Он испытывал потребность 
понять, что это значит — быть данником мидян. Но не озаботится тем, чтобы 
составить в уме ясный план. Если бы он подумал об этом хорошенько, мог бы 
избежать опасности.




ПЕСНЬ О РАЗГРАБЛЕНИИ НИНЕВИИ


Экбатана, город царя, властвовавшего над многими другими царями, лежал далеко в 
сторону холодного севера. Его бастионы из нового серого камня возвышались над 
темными соснами у подножия одинокого заснеженного пика. Это название означало 
«место сбора», поскольку мидяне говорили, что их первый знаменитый предок 
впервые собрал вместе все племена кочевников-мидян в этом месте, под священной 
горой Эльвенд. По иному мнению, Экбатана (Хамадан) просто находилась в месте 
пересечения великих караванных путей с востока на запад от Гирканского моря к 
«воротам», ведущим вниз, на равнину, к Ниневии.

Сами мидяне были иранцами и по крови родней {геном, говорили они) персам, все 
еще разделенным на племена. Мидяне и персы пользовались одним языком, но 
смотрели на мир по-разному, поскольку Мидийское царство уже три поколения 
завоевывало новые земли, в то время как персидские конные лучники не смогли 
добыть себе ничего, даже полуразрушенный Шушан. Таким образом, Мидия одерживала 
победы со времен Киаксара Увакшатры — воина, создавшего по ассирийской модели 
первую регулярную армию, примечательной особенностью которой было использование 
персидской кавалерии. Соответственно, мидяне называли Киаксара основателем их 
империи, хотя у них еще не было ясного понимания, что же такое империя. Гораздо 
легче было победить ассирийскую армию, чем скопировать устройство Ассирии.

У Астиага Копьеметателя, старшего сына Киаксара, была серебряная пластина с 
описанием деяний трех знаменитых предков. Эту пластину проносили через зал для 
трапез и демонстрировали всем сидевшим за столом гостям, независимо от того, 
могли они прочитать запись или нет. Астиаг мог рассказать историю семьи, 
поскольку знал ее наизусть. Ему уже не приходило в голову, что, хотя его отец 
Киаксар всю жизнь сидел на лошади, сам он большую часть времени делил между 
столами для пира и женской половиной, где проживало несколько принцесс из 
соседних стран, в том числе Мандана, дочь знаменитого Навуходоносора. В таких 
условиях Астиаг считал себя царем, равным по славе Навуходоносору, и полагал, 
что мир между ними опирается на взаимное уважение, вытекающее из равновесия сил.
 Мидянин обладал непобедимым войском, в то время как халдей, в свою очередь, 
был мастером в искусстве построения непреодолимых укреплений. Истина 
заключалась в том, что недавно возвысившийся Астиаг страдал комплексом 
неполноценности, требующим лести для своего удовлетворения, а Навуходоносор 
трудился как одержимый, строя защитные заставы на дорогах и даже преграды на 
реках в форме дамб.

Скитавшийся по дальним странам иудейский купец, продавший Губару сеялки, дошел 
до Мидии и пал ниц перед туфлями Астиага. Без всяких затруднений он пристроил 
царскую пурпурную ткань во дворце Экбатаны. Благородные мидяне никогда не 
торговались, поскольку не понимали торговли, хотя в гневе они могли завладеть 
всеми товарами купца, а самого его бросить охотничьим псам. Сообщая им дорожные 
новости, иудей заботливо описал неотделанный город Ахеменидов как просто 
какой-то райский сад. Имея способности к языкам, он подцепил иранское слово, 
означающее орошаемый быстрым потоком тенистый сад — фирудис, — и произносил его 
как рай. Слова фирудис-и-адам означали сад для уединения. Неизбежно получилось 
так, что купцы-иудеи, рассказывавшие о своих путешествиях по Вавилонии, 
упоминали о том, какой сад создал Яхве на востоке — рай для Адама. Из этого у 
их пророков возникла изв