когда пройдет 
достаточно времени, вероятно, всю эту и последующие главы японской истории 
возможно будет — в соответствии с вышеприведенными определениями, обозначить, 
как эпоху буржуазной монархии, иначе говоря, как эпоху политической гегемонии 
третьего сословия, ставшего на место военного, как это последнее, в свою 
очередь, когда-то заняло место аристократии. 
    Переворот 1867 г. был совершен слишком разнородными силами, чтобы в 
результате получилась бы сразу же однородная форма классовой или сословной 
гегемонии. В нем участвовала и военная знать, в лице крупнейших феодалов, в нем 
действовали и широкие круги военного сословия — самураи. В первое время после 
революции вся верховная власть фактически даже сосредоточилась в руках этой 
знати: те же даймё образовали новое правительство и руководили установлением 
нового режима. Такое явление было вполне закономерным в историческом ходе вещей,
 так как военное сословие — даже распадающееся — было все еще очень большой и, 
главное, привыкшей к организованности силой, чего недоставало еще третьему 
сословию, участвовавшему в общей антисёгунской коалиции. Токугава не давали еще 
этому сословию возможности политически развернуться, чем и вызвали его на 
борьбу, но чем, с другой стороны, и лишили его возможности быстро сорганизовать 
свое государство. К тому же, первые годы после переворота новому правительству 
приходилось уделять много времени и забот на подавление как последних остатков 
сил Бакуфу, так и групп недовольных из собственного лагеря. Военные действия 
прекратились не сразу, а знаменитое восстание на о. Кюсю (Са-цумское) в 1877 г.,
 руководимое выдающимся генералом Сайго Такамо-ри, потребовало даже напряжения 
всех сил нового государства. Поэтому самураи, эти вооруженные и привыкшие к 
военному делу массы, естественно продолжали играть, хоть и в иной форме, если 
не исключительную, то все же значительную роль в общественно-политических 
сферах. 
    Однако, это третье сословие не могло долго оставаться в тени. За время 
режима Токугава оно успело возрасти и количественно, и качественно, имея в 
своей среде крупных вождей, идеологов и культурных деятелей. Создавая свою 
культуру, оно не могло тогда, по условиям того времени и своего внутреннего 
развития, создать и свою политику, — в форме государства; не могло оно сделать 
этого и теперь, в первые минуты общей суматохи и неустойчивости, когда нужны 
были не только испытанная дипломатическая ловкость, не только 
политически-организационный опыт, но и реальная военная сила. Ни того, ни 
другого, ни третьего у этого сословия в первые моменты после переворота не было,
 и естественно, что оно не могло сразу же завладеть командующими высотами в 
государственном и социальном механизме, оставаясь пока только тем пластом и 
силою, на которые опирались первые послереволюционные вожди Японии. Но очень 
скоро, — едва успели только несколько улечься бури революции и наступило 
некоторое спокойствие и работа по укреплению нового строя, — как это третье 
сословие, допустив поневоле правительство без себя, или со своим малым участием,
 не пожелало такое положение закрепить надолго, и в недрах самой антисёгунской 
коалиции вновь возгорелась борьба. К основным кадрам третьего сословия, в 
собственном смысле, примкнули широкие массы самурайства, близко к нему 
подошедшие в своем развитии за время Токугава, как в экономическом, так и в 
социальном отношении. Все эти элементы были слишком активны и жизненны, чтобы 
помириться с создавшимся положением. Начинается движение за участие в 
правительстве, за реорганизацию установившегося режима. Это движение вылилось в 
формы борьбы за представительный строй, борьбы за конституцию. 
    Весь ход социального и экономического развития Японии, конечно, заранее 
предрешал исход этой борьбы. Третье сословие после переворота было главным 
двигателем экономики страны. Капитализм, развивавшийся в его недрах и дававший 
себя чувствовать еще в эпоху Токугава, освобожденный теперь от пут 
военно-сословного режима, получивший доступ на заграничные рынки, особенно в 
Китай и Корею, пришедший в соприкосновение с европейско-американским капиталом, 
— начал стихийно расти. Промышленность и торговля стали развиваться в усиленном 
темпе и невиданном для Японии масштабе. Прежние даймё по всей своей природе не 
смогли примкнуть к этому процессу и овладеть им извнутри; они могли лишь до 
поры до времени сковывать его в политическом смысле, пока, наконец, он не 
вырвался и из этих пут. 
    С другой стороны, это третье сословие стояло на естественной очереди в ходе 
исторической эволюции, как наиболее жизненная и прочная общественная сила. 
Старая родовая знать влачила только призрачное существование, военное сословие 
переживало полосу своего распада как сословия, — входя в различные группировки 
уже классового типа; четвертое сословие только еще зарождалось в ходе развития 
капитализма; поэтому, в естественном ходе вещей буржуазия оказывалась 
единственно прочным фактором в организации политического и экономического строя.
 Она имела, к тому же, и свою культуру и идеологию. Это было единственно 
живущее и развивающееся в это время во всем социальном аппарате. Культуры 
воинского сословия, как и аристократического, — уже не было, как не 
существовала еще культура пролетариата. В виду всего этого, вся эта борьба 
третьего сословия за надлежащее место в управлении государством и закончилась 
его победой: после целого ряда реформ и уступок, в 1889 г. правительство Мэйдзи 
принуждено было, в конце концов, ввести представительный строй. Была 
опубликована японская конституция, действующая до сих пор. 
    Этот момент с исторической точки зрения может считаться поворотным пунктом 
всей эпохи. С него начинается уже другая полоса нового строя; конституционная 
монархи, с одной стороны, и все более и более широкое участие в делах правления 
третьего сословия, переходящее постепенно в его гегемонию. Растет ка