й слух об этом должен был бы дойти  до
вас еще гораздо раньше формального донесения. Да и как тогда не избирали  бы
послов для заключения договора? Если же все было так, то пусть  скажут,  кто
был назначен для этой миссии? Но все это только уловка людей,  борющихся  со
смертью и стремящихся  отвратить  от  себя  наказание.  Если  только  городу
суждено будет пасть от измены, то на это способны  только  наши  клеветники,
злодеяниям которых недостает только одного - предательства. Вы  же,  раз  вы
уже явились сюда с оружием в руках, должны были бы теперь - и  это  было  бы
самое справедливое - оказать поддержку столице и помочь  истребить  тиранов,
уничтоживших право, топтавших закон  ногами  и  носящих  свои  приговоры  на
острие меча. Ведь они знатных людей, на которых никто не жаловался, схватили
на улице, грубо обращались с ними в  темнице  и,  наконец,  невзирая  ни  на
воззвания, ни на моления, казнили. Вы можете, если только хотите вступить  в
наш город не как враги, убедиться собственными глазами в том, что я  сказал:
вы увидите вконец разграбленные дома, жен и детей убитых - в черной траурной
одежде, вопли и слезы во всем городе. Ибо нет человека, который не испытывал
бы на себе насилий этих безбожников; они в своем безумии зашли  так  далеко,
что свою разбойничью отвагу принесли с собой из деревень и городов не только
в самое сердце всей нации - Иерусалим, но и отсюда - в самый храм. Последний
они превратили теперь в крепость, в место убежища и укрепленный пункт против
нас.  Место,  свято  почитаемое  на  всем  земном  шаре,  даже   иноземцами,
обитателями окраин мира, знающими о нем  только  понаслышке,  эти  чудовища,
здесь же родившиеся, топчут ногами. Но верх их наглости - это то, что они  в
своем  теперешнем  отчаянном  положении  вооружают  племена  против  племен,
государства против государств и вызывают нацию на борьбу против  собственной
же крови. Ввиду этого, как я уже сказал, вам  больше  всего  подобало  бы  в
союзе с нами истребить преступников, наказать их именно за  этот  обман,  за
то, что  они  дерзали  призвать  в  качестве  союзников  вас,  которых  они,
напротив, должны были бояться как мстителей. Если же  хотите  оказать  честь
приглашению таких людей, так вам предоставляется, как  нашим  соплеменникам,
сложив оружие, войти в город  и  занять  место,  лежащее  в  середине  между
союзниками и врагами, - место судей. Посудите при этом сами, какое  это  для
них преимущество, если им за признанные  столь  великие  преступления  будет
предоставлено через вас  формальное  судопроизводство,  между  тем  как  они
невинным не давали даже слова защиты. Однако ради вашего появления мы готовы
оказать им эту милость. Если же вы не желаете разделить наше  негодование  и
отказываетесь также от роли судей, так остается еще третий  выход:  оставить
обе стороны, не вмешиваясь в наши несчастья и не оставаясь на стороне врагов
столицы. Ибо, если  вы  сильно  подозреваете,  что  кто-нибудь  из  нас  вел
переговоры с римлянами, так вы  можете  занять  проходы  и,  если  откроется
что-либо из того, в чем нас обвиняют,  прибыть,  осадить  город  и  наказать
винов- ных, которых вы поймаете. Во всяком случае, нас, живущих так близко к
столице, враги не могут опередить. Если же вам ни одно из  этих  предложений
не приходится по душе и вы ни за что не  согласитесь,  так  не  удивляйтесь,
если мы будем держать ворота запертыми до тех пор, пока вы будете стоять под
оружием".

     4. Так приблизительно говорил Иешуа. Но идумеяне  не  обращали  на  это
никакого внимания; они только возмущались тем, что их не впускают  в  город;
предводители их также отказывались от  сложения  оружия,  полагая,  что  они
уподобятся военнопленникам, если по требованию других сбросят с себя оружие.
Один из предводителей, Симон, сын Кафлы, с трудом успокоив  шумевшую  толпу,
стал на такое место, откуда мог быть услышанным первосвященниками, и сказал:
"Теперь меня больше не удивляет, что поборники свободы осаждены в храме, раз
даже некоторые запирают принадлежащую всему народу столицу, и  в  то  время,
когда готовятся встречать римлян, для которых, быть  может,  украсят  ворота
венками, с идумеянами переговариваются с башен и приглашают их даже  сложить
оружие, которое они подняли за свободу. С одной стороны, не  хотят  доверить
единоплеменникам охрану города, а в то же  время  их  назначают  третейскими
судьями в споре; жалуются на некоторых за то, что они  казнили  без  суда  и
права,  а  между  тем  весь  народ  пятнают   позором   -   запирают   перед
соотечественниками город, стоящий открытым даже перед чужеземцами для  целей
богослужения. Правда, мы пришли, чтобы воевать против соотечественников;  но
мы потому так поспешили, чтобы в  вашем  несчастье  все-таки  сохранить  вам
свободу.  Вы  столь  же  были  обижены  теми,  которых  вы  осаждаете,   как
убедительны, на мой взгляд, подозрения, собранные вами  против  них.  Затем,
держа патриотов в заключеиии внутри города, запирая ворота  перед  ближайшим
родственным народом и делая нам такое бесчестное  предложение,  вы  говорите
еще, что вас тиранят, а имя деспотов навязываете тем, которых вы  насилуете.
Кто потерпит такие лицемерные речи, когда факты говорят как раз о противном?
Недостает еще того, чтобы вы говорили, что идумеяне выгоняют вас из столицы,
между тем как вы им преграждаете доступ к святыням отцов. Единственно, в чем
действительно можно упрекнуть осажденных в храме, так это в том, что раз они
имели  мужество  наказывать  изменников,  которых  вы,   их   соумышленники,
называете прекрасными, безупречными людьми, сразу лучще не начали  с  вас  и
тем не отрубили голову измене. Но если те были мягкосердечнее,  чем  :должны
были быть, мы, идумеяне, будем охранять дом божий, мы станем во главе  войны
за общую  отчизну  и  одновременно  отразим  как  врагов  извне,  так  равно
изменников внутри. Здесь, под этими стенами, мы с оружием в руках  останемся
до тех пор, пока римлянам  не  надоест  вас  ждать,  или  пока  вы  сами  не
отдадитесь делу свободы".

     5