помянул  здесь
о римлянах, то я не хочу скрыть от вас, какая мысль мне пришла  при  этом  в
голову: мне кажется, что, если бы мы были покорены римлянами, от чего  храни
нас Бог, нам не пришлось бы терпеть от них больше, чем от тех.  Разве  можно
удержаться от слез при виде  того,  как  в  храме,  где  даже  можно  видеть
приношения от самих римлян, соотечественники прячут добычу,  доставшуюся  им
от истребленной ими столичной знати и умерщвления таких людей, которые, если
бы победили они сами, то пощадили бы их! Сами римляне никогда не переступали
через порог даже неосвященных мест, не нарушали ни одного из наших священных
обычаев, со священным страхом они только издали смотрели на ограду храма;  а
люди, выросшие в нашей стране, воспитанные на наших законах  и  носящие  имя
иудеев, рыщут среди Святая Святых в то время,  когда  их  руки  дымятся  еще
кровью их соотечественников! Должны ли мы бояться войны с внешними  врагами,
когда они в сравнении  с  нашими  единоплеменниками  более  человечны?  Если
называть вещи их настоящими именами, тогда мы найдем, что блюстителями наших
законов были именно римляне, между тем как их враги находятся среди нас. Что
эти изменники свободы должны быть  уничтожены  и  что  никакая  кара,  какую
только можно придумать,  не  может  служить  достаточным  возмездием  за  их
гнусные дела - это убеждение, я надеюсь, вы все принесли уже с собой  и  еще
до моей речи вы достаточно были  ожесточены  против  них  теми  страданиями,
которые вы перенесли.  Только  иные  из  вас,  быть  может,  страшатся  этой
многочисленности, смелости и  их  выгодных  позиций.  Но  так  как  во  всем
виновато ваше бездействие, то дальнейшей вашей медлительностью все  это  еще
больше ухудшится; ибо с каждым днем их рать увеличивается новыми  приливами,
каждый  день  к  ним  прибывают  все  новые  единомышленники.  Их   смелость
поощряется именно Тем, что они до сих  пор  не  наталкивались  ни  на  какое
препятствие; теперь же, если  вы  только  дадите  им  время,  то  они  своим
преимущественным положением против нас воспользуются  еще  для  того,  чтобы
употребить силу оружия. Но если мы подымемся против  них,  то,  верьте  мне,
нечистая совесть ввергнет их  в  страх,  сознание  вины  превратит  в  ничто
преимущество их возвышенной позиции. Быть может, также  поруганное  Божество
обратит их выстрелы против них самих и поразит нечестивцев  их  собственными
стрелами. Покажемся только и - и они погибли! А если  даже  с  этим  связана
опасность, так вы должны почесть за славу умереть перед священными  воротами
и отдать жизнь, если не за жену и детей, то  за  Бога  и  его  святилище.  Я
словом и делом буду предшествовать вам. Все, что вы  только  придумаете  для
вашей безопасности, будет предпринято, и вы  увидите,  что  я  сам  не  буду
щадить себя".

     11. Этими словами Анан старался возбудить народ против зелотов, хотя он
сам не  мог  скрыть  от  себя,  что  последние  по  своей  многочисленности,
юношеской силе и твердости, а главным образом сознанием достигнутых  уепехов
труднопобедимы. От них можно было ожидать самого  отчаянного  сопротивления,
так как они не могли надеяться на прощение их преступдений. Тем не менее  он
решился рискнуть всем, а не оставить положение дел в таком хаотическом виде.
Народ также требовал, чтобы он повел их против тех, на борьбу с которыми  он
вызвал их, и каждый горел желанием первым броситься в опасность.

     12. Между тем как Анан избирал и выстраивал  способных  к  бою,  зелоты
узнали о готовящемся на них нападении; они имели людей,  которые  передавали
им обо всем, происходившем в народе. Исполненные ожесточения, они хлынули из
храма то сомкнутыми рядами, то мелкими партиями и беспощадно уничтожали все,
что встречалось им на  пути.  Быстро  собрал  Анан  народ,  который  хотя  и
превосходил зелотов в числе, но уступал им в вооружении и  стойкости  строя.
Однако жажда боя пополняла пробелы в обоих лагерях:  находившиеся  в  городе
были исполнены такого ожесточения,  которое  было  сильнее  всякого  оружия;
скрывавшиеся в храме обладали такой смелостью, которая не страшилась никаких
превосходящих сил. Первые считали невозможным дальше  оставаться  в  городе,
если не избавиться от разбойников; зелоты же предвидели для себя,  в  случае
своего поражения, жесточайшие  кары.  Таким  образом,  они,  полные  ярости,
бросились друг на друга, перекидываясь вначале  камнями  в  городе  и  перед
храмом и издали пуская в ход стрелы, но как только  часть  их  обратилась  в
бегство, победители взялись за мечи. Множество пало мертвыми с обеих  сторон
и многие были ранены. Раненые из среды  народа  были  унесены  домой  своими
родственниками; раненые  же  зелоты  возвращались  в  храм  и  своей  кровью
смачивали священную землю;  можно  сказать,  что  уже  одна  их  кровь  была
осквернением для святыни. Хотя разбойники при всяком новом столкновении  все
больше одерживали верх, но  и  число  народных  бойцов  росло  вместе  с  их
ожесточением. Порицая малодушие отступавших, они отрезали им путь к  бегству
и гнали всю массу вперед, на  врагов.  Последние  не  могли  больше  устоять
против натиска и шаг за шагом пятились назад к храму; вслед за ними туда  же
вторглись и люди Анана. Ужас охватил  зелотов,  когда  они  потеряли  первую
обводную стену; они бросились внутрь и поспешно  заперли  за  собой  ворота.
Анан не мог решиться штурмовать  священные  ворота,  тем  более,  что  враги
метали сверху стрелы; кроме того, он считал грехом, в  случае  даже  победы,
ввести в храм божий народ без