ениями…. Будь хоть раз менее 
добросовестен по отношению к своей собственной работе; для этой паршивой 
публики она всё ещё слишком хороша. Главное, чтобы вещь была написана и вышла в 
свет, а слабые стороны, которые тебе бросаются в глаза, ослы не заметят».
      
      И только в 1860-е годы Маркс начинает создавать этот теоретический 
фундамент революционной деятельности (после предварительного эскиза в 1859 г. — 
«Критики политической экономики»). Он начинает работать над «Капиталом». И 18 
июня 1862 г. пишет Энгельсу:
      
      «Я сильно увеличиваю этот том, так как немецкие собаки измеряют ценность 
книги её объёмом».
      
      То есть Маркс и Энгельс очень верно почувствовали, что тогдашняя 
революционная работа получит мощный импульс, если ей дать «научное основание». 
В то время ссылка на авторитет науки имела просто завораживающую силу. Это 
чувствовали и предшественники Маркса и Энгельса — Сен-Симон и Фурье, но эту 
«научную основу» создавали очень наивно. Например, Сен-Симон утверждал, что он 
открыл в обществе «закон тяготения», аналогичный ньютоновскому; Фурье говорил о 
закономерностях, аналогичных «эллипсу, гиперболе и параболе». Но ни тот, ни 
другой не могли сказать, в чём же эти «законы» состоят. Маркс гораздо удачнее 
имитировал научный стиль. Такая наукообразность производила потрясающее 
впечатление, как видно по воспоминаниям тогдашних революционеров (например, 
Веры Засулич).
      Маркс стремился завершить свои политэкономические сочинения, так как они 
должны были составить научный фундамент будущей революционной деятельности. И 
казалось, что волна революции всё растёт. Парижская Коммуна вызвала новый взлёт 
надежд Маркса и Энгельса. Но и здесь (как раньше, во время революции 1848 г. в 
Германии) надежды на оправдались. В I Интернационале Бакунин оказался успешнее 
Маркса с Энгельсом в сфере подпольных интриг. Основной стимул теоретических 
исследований Маркса исчез — и он их оставил. «Капитал» вышел в свет в 1867 г. и 
до своей смерти в 1883 г. Маркс к этим проблемам в печати не возвращался. Он 
стал интересоваться проблемами обоснования дифференциального исчисления. К 
несчастью для Маркса, эти его «математические рукописи» популяризировались одно 
время в СССР и стали широко известны. Они имеют все черты безнадёжного 
дилетантизма и ума, работающего вхолостую.
      Идейно же Маркс был очень стандартным представителем XIX в. Например, он 
безоговорочно усвоил господствовавшую тогда концепцию прогресса, только 
соединив её с уже существовавшей тогда концепцией классовой борьбы. В его 
анализе генезиса капитализма очень мало новых идей, исследования М. Вебера или 
В. Зомбарта гораздо ярче, оригинальнее.
      Широкая популярность пришла к Марксу уже после его смерти, когда его 
последователи возглавили руководство немецким рабочим движением, созданным 
раньше Лассалем. Энгельс неизменно подчёркивал своё второе место после Маркса 
(«всегда играл при Марксе вторую скрипку»), но зато среди живых оказался первым 
хранителем и толкователем идей уже ушедшего от нас гения. Тогда, в конце XIX в.,
 и началась всемирная слава Маркса.
      Но успех марксизма всегда определялся его связью с революцией. Марксизм 
имел успех как «пророчество», то есть предсказание события, наступлению 
которого сама концепция способствует. И это-то само пророчество оказалось 
опровергнутым историей. Социалистическая революция как на подбор происходила 
отнюдь не в самых капиталистически развитых странах, а «диктатура пролетариата» 
устанавливалась в странах на 80% или на 90% крестьянских. И в заключение, 
общество, построенное марксистской партией, оказалось неустойчиво: распалось не 
под влиянием внешнего конфликта или природных бедствий, а под воздействием 
собственных сил разложения. Всё это вызвало обвальное падение интереса к 
марксизму. Например, сейчас в России даже сторонники коммунизма на своих 
митингах и демонстрациях никогда не носят портретов Маркса. И любопытно: 
интерес к Марксу просто «угас». Это не имело характера отказа от какой-то 
научной теории, отказа, основанного на её критике, обсуждении ряда её слабых 
мест. Теперь стало видно, что как успех марксизма, так и упадок интереса к нему,
 являются чисто идеологическими явлениями. Они не имеют никакого отношения к 
науке.
      Мне кажется, что Фрейд даже дальше отстоит от науки, чем Маркс. На эту 
тему можно привести много аргументов, но ограничусь одним конкретным примером. 
Это отрывок из статьи Фрейда «Неудовлетворённость культурой», которая считается 
одной из его наиболее глубоких, идеологических работ. Речь заходит о том, как 
человек подчинил себе огонь, и Фрейд пишет (в длинном подстрочн