рядом выборочных случайностей. В-третьих, мы сами, стремясь упорядочить 
материал, не можем — как бы мы ни старались — не навязать своей доли 
селективности, то есть вносим дополнительный элемент вымысла. Однако надо 
попытаться. А в отношении Ирода такая задача особенно заслуживает усилий, 
поскольку он был выдающейся личностью, щедро наделенной особыми чертами, по сей 
день представляющими неувядающий интерес.

После повествования Матфея об избиении младенцев авторы Нового Завета 
продолжают создавать проблемы для биографов Ирода, предпочитая голословно 
употреблять имя Ирод применительно к трем различным лицам, одно из которых, по 
существу, не носило этого имени. Что касается лица, о котором идет речь в этой 
книге, мы обнаруживаем, что от описания его жизненного пути, в основном 
завершившегося к моменту рождения Христа, отмахиваются ради сказочки об 
избиении младенцев. Такое внимание к этой ужасной сказке неизбежно во многом 
способствовало тому, что христиане не видели в Ироде подходящего предмета 
исследования.

Это нежелание подкреплялось неодобрительным отношением евреев не только к Ироду,
 но и к автору дошедшей до нас его старинной биографии. Им был Иосиф Флавий, 
основные сведения о котором приводятся в конце данной книги. Здесь только 
следует отметить, что он был иудеем, но, когда спустя 70 лет после смерти Ирода 
иудеи подняли восстание против римлян, он считал дело иудеев бессмысленным и, 
попав в плен к римлянам, перешел на их сторону и стал их открытым сторонником. 
Естественно, его деятельность не привлекает симпатий современных евреев и 
израильтян. Кстати, не нашла она одобрения и в оценках английских деятелей в 
области образования XIX и начала XX века. Кроме того, их сдерживал своеобразный 
греческий язык, на котором он писал, — совсем непохожий на классический 
аттический, считавшийся единственно достойным изучения. И все же отказ от 
изучения трудов Иосифа достоин сожаления, ибо при всех изъянах его личности и 
слога он остается весьма значительным автором.

Естественно, сокрытие трудов Иосифа отрицательно сказалось на относящихся к 
Ироду современных исследованиях, ограничило их. К тому же Ирод представляется 
еще одним коллаборационистом — он тоже сотрудничал с Римом. Однако истинную 
проблему, которую ставит изучение жизненного пути Ирода, следует формулировать 
совершенно иначе: как может малая страна совместить особый, свойственный ей 
жизненный уклад со значительной долей подчинения требованиям супердержавы?

Честолюбивым желанием Ирода было дать иудеям спокойствие и процветание в 
собственной, стране, сохранив сотрудничество с Римской империей и ее 
покровительство. Этой задаче он посвятил свою жизнь, и, поскольку был одарен 
выдающимися способностями, достигнутое им превзошло все разумные ожидания. 
Однако если судить по двум окончившимся страшным разгромом восстаниям иудеев на 
протяжении 150 лет после его смерти — их евреи называют Первой и Второй 
римскими войнами, — задача, которой посвятил себя Ирод, оказалась практически 
невыполнимой. За пределами Палестины римские императоры, как правило, 
поддерживали иудейскую диаспору против резко антисемитски настроенных греков и 
восточных жителей Египта, Сирии и Малой Азии. Но в Палестине отношения римлян с 
иудеями из-за полного отсутствия понимания с обеих сторон скоро закончились 
неудачей, какой римляне не испытывали ни в одной другой стране, в некоторых 
отношениях напоминавшей длительную историю безуспешных связей между Англией и 
Ирландией.

Чтобы достичь равновесия, с помощью которого следовало бы предотвращать 
подобные бедствия, Ироду на протяжении 40 лет приходилось ходить по крайне 
опасному и ненадежному политическому канату. Ему надо было в достаточной мере 
оставаться иудеем, чтобы удержать власть над своими подданными — иудеями, и в 
то же время быть в достаточной мере проримлянином, чтобы сохранить доверие Рима.
 К тому же, поскольку его царство находилось в восточной, эллинизированной 
части римского мира, ему, по существу, приходилось быть (да он и сам стремился 
к этому) грекофилом, дабы производить впечатление на своих многочисленных 
подданных и соседей неиудейского происхождения.

И даже если ему оказалось не по силам — а кому это было по силам? — 
окончательно, надолго решить национальный вопрос, несправедливо самоуверенно 
винить кого-либо за события, происшедшие спустя несколько поколений после его 
смерти. При жизни он очень много сделал и для римлян, и для греков, и для 
иудеев. Для римлян он был самым преданным из подвластных союзников. Для греков 
и других он был благодетелем и создателем вряд ли здесь превзойденных по 
масштабам общественных сооружений. Иудеи в других частях Римской империи с 
благодарностью вспоминали о нем долгое время после его смерти, ведь для всего 
иудейства он построил Иерусалимский храм, превзошедший храм Соломона. Он тратил 
огромные деньги. Но распоряжался средствами так умело, что, не прибегая к 
грабительским налогам, оставил после себя богатую страну.

Однако иудеи, проживающие в стране, по правде говоря, никогда не считали его 
иудеем. Они не давали ему забывать (напоминая в этом галилеян), что его предки 
совсем недавно вообще не были иудеями. Надо думать, что и греки, вопреки 
настойчивым утверждениям преданного ему историка (Николая), дававшего ему 
частные уроки, тоже не были вполне убеждены в его приверженности греческой