ска израильского, с Авениром, сыном Нировым, и Амессаем, сыном 
Иеферовым, как он умертвил их, и пролил кровь бранную во время мира, обагрив 
кровию бранною пояс на чреслах своих и обувь на ногах своих» (3 Цар., 2: 5).
 Устранение этих выдающихся, но ненадежных солдат не только не ослабило позицию 
Давида, но и способствовало сплоченности его сторонников. Давид знал об этом 
лучше, чем кто-либо другой, однако он ощущал, что пролитая «кровь бранная» все 
еще оставалась не только «на чреслах» и «на обуви» Иоава, но и на его царской 
короне.
 Конечно, Иоав был непосредственно виновен в смерти Авессалома, так опечалившей 
Давида, но не этот поступок повлиял на завещание царя. Как отец, он хотел 
защитить своего сына, но, как царь, не мог его простить. Заботясь о 
стабильности, Давид требовал восстановления справедливости, его последние мысли 
были направлены на то, чтобы все созданное им отошло преемнику в подобающем 
порядке.
 Нам не удастся понять древних, если мы не поймем, по каким законам строилась 
их мирная жизнь. Для них она была почти священной, поскольку тогда военные 
действия велись таким образом, что кажутся нам просто чудовищными. Теоретически 
современный человек способен уравновешивать законы войны и мира. Но тогда 
священные законы мира диктовались фанатической жестокостью на войне. И несмотря 
на огромные услуги, оказанные Давиду и его дому, поведение Иоава ничем нельзя 
было оправдать. Он вел удачные войны на всех границах царства, иногда даже 
командуя в одиночку. Когда Давид оставался в Иерусалиме, Иоав вел войну против 
аммонитян и арамейцев вместе со своим братом.
 Иоав подавлял внутреннее восстание Авессалома и Савея, проявил себя истинным 
дипломатом, когда Авессалом умолил его (уже спустя много лет после восстания) 
выполнить трудную задачу примирения его с отцом. Тогда Иоав привел женщину из 
Текоа, чтобы она рассказала Давиду историю, которая и должна была напомнить ему 
об отцовских обязанностях. Иоав не стремился и к личной выгоде; отличаясь 
отзывчивостью, он мог не раздумывая принести себя в жертву, если того требовали 
обстоятельства. Даже внутренне не соглашаясь, он мог подчиниться общественным 
интересам. Авессалом, к которому он питал особые чувства, пал от его, Иоава, 
руки. Любя Давида, он был вынужден потребовать от него соблюдения долга царя и 
пригрозил общественным порицанием, если тот не прекратит стенания в связи со 
смертью сына.
 Именно в этом заключалось различие между двумя людьми. Во всех жизненных 
ситуациях Давид осознавал свою мягкость. Вспомним трогательные слова, которые 
он произнес, когда во время его бегства от Авессалома, решившего стать царем в 
Хевроне, Семей, сын Геры, поносил Давида и бросал в него камни, лишь Авесса, не 
выдержав глумления над царем, готов был кинуться на разбушевавшегося человека. 
Но Давид остановил его со словами: «…если мой сын, который вышел из чресл моих, 
ищет души моей, тем больше сын Вениамитянина; оставьте его, пусть злословит; 
ибо Господь повелел ему…» (2 Цар., 16: 11).
 Давид прекрасно знал, как дать отпор своим противникам. Однако он ставил перед 
собой задачу создать государство, где бы смогли сосуществовать многие народы.
 Иоав потребовал, чтобы военная сила сосредоточилась в руках надежных людей, 
безоговорочно подчиняющихся воле правителя. Именно Иоав оказался тем человеком, 
который мог бы возглавить армию Давида, но, несмотря на все просьбы, ему так и 
не доверили формирование гиборим – личной охраны царя – и командование ею.
 Позже Иоав надеялся, что Адония, став царем, изменит ситуацию: управление 
мощной военной организацией, раскинувшейся по всей стране, позволило бы, 
во-первых, ликвидировать подразделения, почти полностью набранные из 
иностранцев, а также изгнать их и из регулярной армии. Именно эти две группы не 
подчинились Адонии.
 Из текстов сложно установить, почему первосвященник Авиафар, еще один 
влиятельный придворный, принял сторону Адонии. Ведь он был гораздо ближе к 
Давиду, чем Иоав, как единственный потомок священника Илия из Силома – учителя 
и наставника Соломона. Он служил в храме, расположенном на горе Ефремовой, 
который был известен еще до того, как Иерусалим стал религиозным центром. 
Именно здесь хранился ковчег Завета со скрижалями Моисеевыми, возможно, и 
другие святыни более ранних времен.
 Святая святых представляла собой помещение, к нему примыкал навес, где во 
время праздников собирались большие массы паломников. Во время войны против 
филистимлян храм был разрушен. Вынесенный на поле сражения ковчег Завета был 
захвачен врагами, сыновья Илия убиты. Услышав об этом, почти столетний Илия 
умер.
 Похоже, что его внук Ахитув принес в город Номву ефод Илия (облачение 
священника), а также урим и туммим – коробочки с текстами молитв, которые 
верховный священник носил на груди во время молитвы.
 Его сын Ахимелех помогал Давиду во время его бегства и за это был казнен по 
приказу Саула вместе со всеми 85 священниками Номвы. Только одному из них, сыну 
Ахимелеха Авиафару, удалось бежать к Давиду вместе со священными одеяниями и 
сосудами. Он стал религиозным советником Давида, снова установил ковчег Завета 
и стал верховным жрецом в Иерусалиме.
 Как тесно связывали их воспоминания! Ахимелех, отец Авиафара, произнес 
страстную речь, защищая Давида перед Саулом (1 Цар., 22: 15), а его сын 
вдохновил последователей Давида во времена бедствий посоветоваться с оракулом.
 Возможно, Авиафар оказался одним из последних, кто знал, как следует 
использовать урим и туммим. После него, то есть со времен Соломона, сведения о 
них уже отсутствуют. Показательно, что Соломон не придавал значения этому 
самому древнему и прямому способу определения воли Бога, широко 
использовавшемуся многими народами древности. Авиафар обеспечил Давида другой 
несравнимо большей духовной силой: он был последним из самой известной династии 
священников, единственным, кто был связан с многовековой традицией.
 Со своей стороны