Бодхисатту в его последнем существовании должны увещевать будды с десяти сторон 
света, явившись в его гарем. Они увещевают его в 124 строфах, и даже музыка в 
гареме превращается в слова, укрепляющие его решимость.


Собственно повествование начинается с 14-й главы Бодхисатта делает так, чтобы 
царь уснул, и во сне тот видит, как его сын оставляет мир. Проснувшись, он 
строит для него три дворца, каждый из которых охраняют пятьсот человек. 
Посещения парка описаны почти так же, как в других повествованиях. Гопе затем 
снятся зловещие сны, но Бодхисатта толкует их в благоприятную сторону
[114]
. Ему также снится сон, и, проснувшись, он просит разрешения у отца оставить 
мир, но обещает остаться, если тот дарует ему четыре благодеяния: чтобы он мог 
быть всегда молодым, всегда здоровым, бессмертным и всегда счастливым. Царь 
заявляет, что это невозможно, и тогда Бодхисатта просит освободить его от 
перерождений. Царь отказывает ему и усиливает охрану.Тогда Бодхисатта в гареме 
погружается в раздумья, в полночь принимает решение и зовет своего возницу 
Чандаку, который тщетно пытается убедить его предаться удовольствиям. Боги 
усыпляют город, и в их сопровождении он уходит за пределы страны шакьев, кодиев 
(колиев) и малла и на рассвете достигает города майньев Анувайнеи, находящегося 
в шести лигах от его дома. Там он отдает Чандаке украшения и коня. На том месте,
 где Чандака повернул обратно, было выстроено святилище под названием 
«Возвращение Чандаки». Там, где Бодхисатта срезал свои волосы и переоделся в 
желтые одежды, которые дал ему один из богов Чистого приюта, было построено 
святилище под названием «Принятие желтых одежд» (Кашаяграхана).

Гарем и царь пробуждаются и, увидев бога, который приносит царское платье 
Бодхисатты, и Чандаку с конем и украшениями, решают, что Бодхисатту убили из-за 
его драгоценных одежд. Но Чандака рассказывает им, что вернуть Бодхисатту 
невозможно, пока тот не достиг полного просветления. Долгое время украшения 
носили Бхадрика Маханама из шакьев и Анируддха, но, поскольку они были слишком 
тяжелы даже для Нараяны (Вишну), Махападжапати, будучи не в состоянии вынести 
самого их вида в своей печали, бросила их в лотосовый пруд. Он стал известен 
как пруд Украшений (Абхаранапушкарини).
Итак, возникает вопрос: вправе ли мы предположить существование исторической 
основы для этих двух легенд? Нам не должны мешать явления богов и чудеса, 
поскольку они вполне могли быть вставлены в повествование о реальном событии 
людьми, которые искренне верили в такие вещи. Противоречия также не смертельны, 
поскольку они могут объясняться сделанными независимо друг от друга 
дополнениями. Утверждение, что Бодхисатта прошел тридцать лиг (свыше двухсот 
миль) между полуночью и утренней зарей, вполне может быть преувеличением, к 
тому же в одном из рассказов говорится лишь о шести лигах (около сорока пяти 
миль). Но когда в одном рассказе говорится, что конь умер, а во втором — что 
его привели обратно, или один утверждает, будто Рахула родился в ночь Отречения,
 другой относит его рождение ко времени за семь дней до этого, а третий говорит,
 что тогда он был только зачат, даже одно из повествований, если не вообще все, 
не соответствует истине. Упоминание о святилищах, воздвигнутых в память разных 
чудесных событий, доказывает только, что по меньшей мере через семь-восемь 
столетий после смерти Будды распространились легенды о них.
Если Будда — историческая личность, ясно, что Отречение состоялось, причем уже 
одного этого факта было достаточно для формирования не имеющих больше ничего 
общего с действительностью легенд. Что касается четырех знаков, в Писаниях мы 
располагаем подтверждением, что рассказ о четырех посещениях парка родился из 
стремления придать видимость историчности каноническому пассажу, в котором на 
самом деле не содержится никакой информации об этих событиях. Изложенные выше 
события были просто сконструированы на материале изложенных в Каноне 
размышлений Будды о старости, болезни и смерти. То же самое мы обнаруживаем и в 
истории Отречения. Приведенные выше древние канонические повествования об уходе 
Готамы из мира ничем не напоминают позднейшую легенду. Они повторяются в 
различных частях Писаний и механически объединены в сутте, обращенной к джайну 
Махасаччаке (Мадж., i, 240).

«
И вот перед моим просветлением, когда я был еще Бодхисаттой и не был полностью 
просветлен, я подумал: тягостна жизнь в доме, в пыльном месте. Под открытым 
небом отречение от мира. Нелегко для того, кто живет в доме, вести совершенно 
полную, совершенно чистую и безупречную благочестивую жизнь. Что, если я 
избавлюсь от волос и бороды и, надев желтые одежды, оставлю дом для бесприютной 
жизни?


И вот в другой раз, когда я был еще мальчиком, черноволосым юношей в расцвете 
молодости, в начале жизни, когда не желавшие этого мать и отец рыдали и их лица 
были заплаканы, я срезал волосы и бороду и, надев желтые одежды, оставил дом 
для бесприютной жизни.»


Это все; и даже если составитель этой сутты знал позднейшую легенду, здесь он 
использует фразеологию того периода, когда о ней не было ничего известно. 
Согласно этому тексту, Бодхисатта оставил мир не в возрасте двадцати девяти лет,