стоящего 
времени  еще не достигнуто полное согласие по всем спорным вопросам, дискуссия 
продолжается. Положение осложняется в особенности вследствие того, что всем без 
исключения работам буржуазных историков свойственна более или менее явственная 
тенденциозность в освещении событий  За сугубо научной, казалось бы, полемикой 
всегда просматриваются осознанные или неосознанные идеологические и 
политические позиции историков. 
      Обращает на себя внимание, например, такое обстоятельство: большинство 
западных исследователей истории Крестовых походов (это в равной степени 
относится как к ученым XIX в., так и к авторам, чьи труды издаются в наше 
время) стремятся доказать непричастность римского престола к захвату 
крестоносцами Константинополя; сплошь да рядом отрицается прямая 
заинтересованность папства в том, чтобы навязать Византии (после ее завоевания 
крестоносцами) католичество. 
      По мнению западногерманской исследовательницы Элен Тилльман, Иннокентий 
III якобы не ставил в связи с Крестовым походом каких-либо политических целей: 
папа добивался только "освобождения святых мест христианства". Политику папы ни 
в коем случае нельзя, говорит историк, истолковывать в том смысле, будто 
римский первосвященник втайне согласился на отклонение крестоносцев от 
первоначальной цели: просто Иннокентий III не хотел наносить ущерба делу 
Крестового похода, да он и не в состоянии был сопротивляться венецианцам, 
которые направляли крестоносцев против христианских городов. Стараясь 
представить дело таким образом, будто Иннокентий попросту оказался бессильным 
противостоять венецианскому дожу и в интересах освобождения Святой земли 
проявлял вынужденную уступчивость, Тилльман впадает в явное противоречие с ею 
же самой приводимыми фактами, характеризующими политику Иннокентия III в 
гораздо менее благоприятном для него свете. 
      Аналогичную линию в оценке роли Иннокентия III в событиях Четвертого 
Крестового похода проводит другой западногерманский ученый - Адольф Ваас. 
Правда, он признает уклончивость папской политики по отношению к крестоносцам, 
но считает, что она была обусловлена якобы стремлением Иннокентия III 
обеспечить в дальнейшем возможность осуществления Крестовых походов. Кроме того,
 с точки зрения Вааса, для судеб этого похода большое значение имел еще один 
фактор: в наиболее ответственные моменты события будто бы просто ускользали из 
рук Иннокентия III и каждый раз он старался затем повернуть их ход с помощью 
своей всепрощающей уступчивости. Пытаясь во что бы то ни стало смягчить 
обвинительный приговор, который заставляют вынести лицемерному поведению 
Иннокентия III многочисленные свидетельства современников, Ваас склоняется к 
выводу, что действия папы, простившего крестоносцам разгром христианских 
городов (Задара и Константинополя), были самым умным из всего, что можно было 
сделать при сложившихся обстоятельствах. 
      Профессор Оксфордского университета, занимающийся историей церкви, иезуит 
Джозеф Джилл, со своей стороны, старается оправдать религиозную политику 
Иннокентия III в захваченной крестоносцами Византии. Ученый прибегает для этого 
к весьма изощренной аргументации. На вопрос, следует ли рассматривать 
Иннокентия III как "агрессора или апостола" (так озаглавлена статья Дж. Джилла),
 этот иезуит отвечает таким образом: Иннокентий III был глубоко убежден в 
истинности католической доктрины об универсальности и главенстве римской церкви 
и поступал в соответствии со своими принципами. Каковы бы ни были его акции в 
отношении греко-православного духовенства, которое он хотел подчинить Риму, 
папа, мол, всегда руководствовался исключительно вероисповедными, 
доктринальными соображениями, а отнюдь не политическими мотивами. 
      
      Да и проводил он свои требования, пишет Дж. Джилл, по возможности мягкими 
средствами, не прибегая к репрессиям (что, кстати, совершенно не соответствует 
реальным фактам); ведь иначе, как заставив греческое духовенство принять 
римско-католическую догматику и обрядность, папа и не мог чего-либо добиться; 
он просто с полной убежденностью полагал, что завоевание Византии крестоносцами 
само по себе должно привести к церковной унии и т.д. Таким образом, Дж. Джилл 
предпринимает попытку реабилитировать ассимиляторский, антигреческий курс 
папства ссылками на то, что этот курс диктовался твердостью канонических 
воззрений папы Иннокентия III. 
      В свою очередь, итальянский историк А. Кариле, изучая сохранившиеся 
фрагменты напольной мозаики в равеннском храме Сан-Джованни Эванжелиста, 
запечатлевшие десять сцен из истории Четвертого Крестового похода, высказывает 
мнение, будто версия о том, что Иннокентий III поддержал перемену курса 
крестоносцев, двинувшихся на Константинополь (как раз одна из анализируемых 
мозаик иконографически подкрепляет такое представление), возникла в 
венецианских кругах. А. Кариле называет эту версию тенденциозной и даже 
бесстыдной: ее древнейшим источником оп считает известия венецианского хрониста 
Мартина да Канале, писавшего о походе уже много лет спустя - в 1267-1268 гг. 
Версия эта, с точки зрения Кариле, не может быть признана достоверной. Ученый 
упускает, однако, из виду другие, более ранние сведения, подтверждающие 
неблаговидный характер позиции Иннокентия III (впрочем, итальянский историк и 
сам мимоходом признает двусмысленность папской дипломатии по отношению к 
Византии). 
      Приведенные примеры - лишь незначительная часть многочисленных 
кривотолкований истории и последствий Четвертого Крестового похода, 
предлагаемых предвзято настроенными исследователями (преимущественно 
католического толка). 
      Немало западных историков Крестовых походов вообще обходили Четвертый 
поход молчанием либо лишь попутно касались его истории, словно он представляет 
событийное звено, выпадающее из единой "крестоносной цепи". Причины такого 
подхода вполне понятны: как писал английский ученый Э. Брэдфорд, "разрушение 
великой христианской цивилизации воинами христовыми тема не из поучи