е и тем лицам, "сподобившимся" прослыть святыми, 
которые никогда в Палестине не бывали. Иногда в житии упоминалось просто о 
намерении какого-либо святого идти в Иерусалим, осуществить которое помешали те 
или иные неожиданные обстоятельства. Намерение само по себе как бы 
характеризовало готовность к высшему подвигу благочестия. 
      Словом, странствование в Святую землю превращалось в канон житийного 
повествования, в его неотъемлемый и едва ли не центральный эпизод. Собственно 
говоря, именно такое странствование и знаменовало окончательное "обращение" 
обыкновенного человека в святого. Паломничество как бы выступало 
кульминационным пунктом восхождения к вершинам такой жизни, которая целиком 
посвящена потусторонним заботам. Оно сделалось наиболее важным признаком того, 
что человек разорвал с суетным миром, стало символом приобщения к безгрешности 
и "чистоте", наверняка обеспечивавшим небесное спасение. Странствования в края, 
где некогда творил чудеса Иисус Христос и где хранились многочисленные реликвии 
его жизни и смерти, рассматривались церковью в качестве важной заслуги перед 
богом. Молитве в Святой земле приписывался особый эффект. Все это придавало 
Иерусалиму большую притягательную силу. 
      Благочестивые путешествия туда явились существенным фактором 
возникновения Крестовых походов. Во многом благодаря паломничествам в Западной 
Европе установилась насыщенная настроениями отрешенности от мирских благ, 
покаяния и искупления грехов атмосфера религиозного подвижничества, 
происхождение которой коренилось, как мы видели, в нестабильности всей 
социальной обстановки на Западе, порождавшей (в первую очередь в низах, а 
отчасти и среди представителей господствующего класса) ощущение неустроенности 
и стремление вырваться из житейских невзгод хотя бы на путях, открывавшихся 
религией. Паломничества существенно облегчили папству выбор и определение 
направления рыцарской агрессии, на котором могли бы сойтись противоречивые 
чаяния самых различных категорий феодалов. 
      По социальному составу своих участников паломничества были довольно 
пестрым движением. Радульф Глабер писал: "Сначала отправлялся туда [в Иерусалим.
 - М. З.] простой народ, потом состоятельные люди". Хронист сообщает о случаях 
паломничества и "могущественных королей", и графов, и маркизов, и прелатов. 
Реальные цели паломников тоже были неодинаковыми, хотя им самим паломничество 
представлялось сугубо религиозным предприятием. У выходцев из деревенских и 
городских низов дух подвижничества был, как мы знаем, религиозно окрашенным 
выражением освободительных чаяний. В глазах сеньоров религиозные соображения 
тоже имели известный вес, но больше всего к заморскому путешествию их побуждали 
мирские мотивы - желание приобрести на Востоке предметы роскоши, повидать новые 
места, избавиться хотя бы на время от монотонности деревенской жизни с ее 
буднями - охотой, пирушками, хозяйственными делами. Недаром, рассказывая об 
одном таком знатном пилигриме, бургундце Лиутбальде Отюнском, совершившем 
странствование в сопровождении большого числа людей, хронист подчеркивает, что 
пилигрим этот "предпринял свое путешествие в Иерусалим не из тщеславия, как 
многие другие, которые идут, чтобы по возвращении похваляться этим". 
      Действительно, важным стимулом для лиц указанного круга служили причины 
престижного порядка. Это в равной мере относится и к высшим церковным иерархам 
- епископам и аббатам, и к светским сеньорам. Орлеанский епископ Одальрик, 
побывав в Иерусалиме, приобрел за фунт золота драгоценную лампаду у Тамошнего 
патриарха. "Он принес ее в Орлеан для украшения своей церкви, где она приносила 
много пользы больным", - пишет Радульф Глабер. Иначе говоря, покупка была 
использована епископом для повышения престижа его храма. Герцог Роберт I 
Нормандский (дьявол), отправившийся на Восток в 1035 г., перед началом 
паломничества заставил крупных вассалов клятвенно признать своим наследником 
внебрачного сына - Вильгельма (впоследствии Завоевателя). Таким образом, в 
данном случае паломничество послужило удобным предлогом для достижения 
конкретной политической цели. Знатные пилигримы во время странствования 
раздавали всякого рода драгоценности, которые брали с собой для этой надобности.
 Подобные раздачи считались у знати верным средством укрепления своего влияния 
на простой народ, церковь же поощряла их как богоугодное деяние. 
      К крупным сеньорам присоединялись обычно толпы рыцарей. В 1065 г. из 
Германии двинулось в паломничество около семи (или двенадцати) тысяч человек. 
"Безземельные" и "неимущие" искали за морем возможности поправить свое 
положение, а иные из них и замолить преступления, совершенные дома. То 
обстоятельство, что рыцари разоряли у себя на родине храмы и монастыри, не 
мешало им быть религиозными людьми. Они воспринимали христианские догмы 
по-своему, приспосабливая их к привычным для феодалов понятиям. Бог рисовался 
им верховным сюзереном: он щедро вознаграждает своих земных вассалов за верную 
службу, прощает грехи, дарует вечное блаженство в раю. Спасение души - вопрос, 
который интересовал темных рыцарей не менее живо, чем крепостных. Рыцари, как 
правило, тщательно соблюдали церковный ритуал, если даже, по меткому наблюдению 
одного историка, "христианская этика оказывала на них весьма слабое влияние". 
      Все это объясняет широкое участие рыцарства в паломничествах. Они 
получили полное одобрение клюнийцев. Монастырская братия всемерно содействовала 
им на практике: клюнийцы построили вдоль дорог гостиницы для пилигримов, сами 
собирали последних в отряды, с особым рвением помогая снаряжать и отправлять в 
паломничества людей, проживавших по соседству с клюнийскими обителями. Таким 
способом удалялись прочь элементы, представлявшие угрозу церковным владениям. 
Для убийц паломничество, с легкой руки клюнийцев, сделалось часто 
практиковавшимся, почти традиционным, способом "очищения от смертного греха". 
      Паломническое движение идейно и практически подготовило Крестовые Аоходы: 
оно способствовало разрастанию религиозно-подвижнических настроений, 
познакомило европейцев